– Так он и впрямь благодетель? – заметил я.
– Не будьте столь наивны! – возразил Хуго Александер. – Просто не упустил случая разбить в пух и прах конкурента. До закрытия фабрики доходы Крюдешанка позволяли ему не считаться с влиянием Басани. Это главная причина, из-за которой они норовили вцепиться ДРУГ другу в глотку. Значит, просто тонкий расчет, и как бесплатное приложение – несколько листочков в лавровый венок филантропа.
Дэрти, опустошив третий стакан портвейна, зевнул.
– Очень ценная информация, – похвалил он рассказчика. – Я уже говорил моему другу Оскару Латорпу, что без вашей помощи понять Александрию – то же самое, что взобраться на сотый этаж небоскреба без лифта. Завтра он целый день будет в вашем распоряжении… Да и я тоже, если смогу выкроить свободную минутку. Сейчас, правда, нам пора на боковую.
– Так рано? – Александер почувствовал себя обманутым в своих лучших ожиданиях. – Мы могли бы еще полчасика поболтать! – И, не дожидаясь нашего согласия, продолжал:
– Спросите меня, что самое характерное для Александрии? Именно то, что у нас ничего не происходит!
– Кто его знает! – сонно пробурчал Дэрти и, поставив пустой стакан на столик, смежил веки. Спустя мгновение он уже заснул.
Александер то ли не заметил этого, то ли посчитал, что для его монолога вполне достаточно и одного слушателя.
– Единственное поистине масштабное явление в Александрии – так называемый «Великий библейский потоп», – продолжал он. – Вы привезли с собой зонтики? Нет? Ну, тогда завтра с утра отправляйтесь быстренько в магазин! Иначе промокнете до костей! Когда у нас начинается период дождей, к некоторым улицам разве только в Ноевом ковчеге доберешься. По прогнозам метеорологов дожди в нынешнем году начнутся куда раньше. В таком случае о съемках нечего и думать.
– Что, и впрямь такой ужас? – выразил я сомнение.
– Сами убедитесь. Не будь александрийцы так консервативны, торговец водолазными скафандрами в золоте бы купался. Но прогресс ограничился курением марихуаны. По-моему, в Александрии и за сотню лет почти ничего не изменилось. Тот же самый погрязший в косности провинциальный курятник, где все знают друг друга.
– А вы знаете человека, который называет себя Пророком? – неожиданно для самого себя прервал я хозяина мотеля, только сейчас поняв, что мои мысли невольно возвращаются к нашему попутчику.
– Рэя Кросвина? – удивился Хуго Александер. – Что вы о нем можете сказать?
Я рассказал о нашей встрече.
Хуго Александер с кислым видом сморщился.
– В старину александрийцы вываляли бы его в дегте и перьях… Вместе с дюжиной девиц он занимает полуразвалившуюся ферму, которая некогда принадлежала деду моего двоюродного брата Даниелю Александеру. Они называют себя коммуной. Что это за коммуна, ума не приложу. То ли проповедники современного многоженства, то ли хиппи, одержимые религиозной психопатией… Бродят вокруг в чем мать родила, воду и мыло, видно, не признают. Поклонники природы? Но если послушать, что проповедует этот лжепророк, то его «учение» – противоестественный гибрид: кое-что от буддизма, кое-что от христианства, а в целом эдакий людоедский религиозный салат. Наступить на жука-навозника – грех смертный. А уничтожать людей – долг святой…
Портвейн действительно оказался превосходным, камин излучал приятное тепло, магнитофон играл популярные мелодии Ральфа Герштейна, абстрактно мифологические фигуры на стенах как бы призывали отгадывать, что же они в действительности изображают, – словом, в такой уютной обстановке можно было вынести и большее зло, чем недержание речи у Хуго Александера.
– Не угостил ли случайно вас Пророк каким-нибудь своим музыкальным шедевром? – спросил он, ища, очевидно, повод, чтобы начать новый рассказ.
– Слышал один, но только издали.
– Этот болван вообразил себя выдающимся композитором. Он утверждает, что его джазовые гимны, как он называет свой бред собачий, – завтрашний день нашей музыки. Ясно, что обосновался он у нас не без цели. Ведь Ральф Герштейн наш земляк. Девичья фамилия его матери – Александер, как у доброй половины местных жителей. К вашему сведению, Иеремия Александер поселился на берегах Понта, который звался тогда просто Синим озером, вместе со своим семейством. Изрядная часть нынешних александрийцев – его прямые потомки…
– Вы рассказывали о Пророке, – напомнил я.
– Правильно! Совсем недавно этот сумасшедший поздно вечером вломился к Ральфу Герштейну. Чуть ли не силком заставил его всю ночь напролет слушать свои дикарские вопли. Дал понять, что Ральф Герштейн хоть и бездарен, но все же хорошо известен как композитор, и ему предначертана небом лишь одна миссия: проложить дорогу подлинному гению Рэю Кросвину. Настаивал, чтобы Ральф рекомендовал его фирме грампластинок, грозился… К утру Герштейн не выдержал, пообещал вызвать полицию, если тот не уберется подобру-поздорову.
– А что Пророк?
– На него накатил безудержный гнев. Разбил гитару об пол, поклялся, что Ральфу еще придется обо всем этом горько пожалеть. Тот так перетрусил, что уже на следующий день покинул Александрию.
Слушая владельца мотеля, я исподволь нащупывал приблизительные контуры своего будущего фильма. Впервые в жизни я ощутил себя творческой личностью. Чувство довольно необычное, примерно такое, как у сухопутного животного из пустыни, которому вдруг надо стать водоплавающим. До сих пор, как оператор на телевидении, я был лишь более или менее умелым орудием в руках режиссера передач. Теперь же я мог найти опору лишь в самом себе. Ведь подход Дэрти, вопреки всем его крикливым декларациям, ничем не отличался от точки зрения рекламного агента:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95