Заложив руки за спину, «гражданка начальница» прошлась по плацу перед строем. Снег жалобно поскрипывал под черными блестящими сапогами, снежинки весело искрились на погонах.— Задачей нашего исправительно-трудового учреждения является перевоспитание заключенных, формирование из закоренелых преступников настоящих советских людей… Как говорил Владимир Ильич Ленин…Она еще долго произносила какие-то округлые, гладкие, марксистски выверенные слова. Ее никто не слушал. Осужденные переглядывались, стараясь отыскать в строю былых подруг и знакомых по прежним отсидкам. Иногда находили, перемигивались, пересмеивались, вызывая грозные окрики дежурных, ДПНК.И потянулись неотличимые друг от друга дни, похожие один на другой, как однояйцевые близнецы. Заключенные были одеты в одинаковые телогрейки с синими нашивками на груди с фамилией и номером отряда. Лица сливались в однородную покорную массу, послушно текущую в столовую, на работу, на проверку, спать…Заключенную Сорокину назначили на фабрику резать ткань. Надо было вытащить из кладовой огромный, адски тяжелый куль ткани, размотать, сделать заготовки для простынь и пододеяльников. За время смены ноги опухали, а спину ломило от тяжелой работы.Теперь Кате казалось, что отныне она — не отдельный человек со своим "я", со своими желаниями, своим лицом, телом и фигурой, а часть безликой массы, атом, лишенный воли, желаний и надежд… Она зависимое, бесправное существо, которое можно гнать куда угодно, делать с ним что угодно. Ей можно приказать, и она не имеет права отказаться, потому что за отказ ее могут отправить в ШИЗО (штрафной изолятор), а там… Оттуда, говорят, выходят калеками, без волос, с выбитыми зубами и распухшими от ледяной сырости суставами, с раздувшимися от непрерывного стояния венами на ногах.Вскоре пришел Новый год. Новый год на зоне — тоже праздник, но праздник с привкусом тоски по оставленному дому.Женщины нарядили елку в культкомнате, развесили самодельные игрушки, серпантин и елочные ветки с шишками — единственное новогоднее украшение, которого водилось на зоне в изобилии. Для праздника сшили из обрезков ткани красивые наряды. Кате досталось шикарное платье, сшитое из специальным образом раскроенных мужских кальсон. Из пуговиц сделали браслеты, кольца, серьги. На столе стоял торт, приготовленный из сливочного масла, печенья и джема. И конечно, чай. Это был настоящий пир!Торжественную часть вечера открыла начальница колонии Бекасова.Поздравительная речь ее сводилась к одной сакраментальной мысли — «на свободу с чистой совестью». Она поведала своим подопечным, что партия и правительство милосердно дают им шанс на исправление и надеются, что те в конце концов оправдают высокое доверие.После политической части началась художественная. Тоненькая девушка на сцене, краснея, надрывно выводила писклявым, со слезой голосом:Плохо я раньше свободу ценила, Плохо ценила домашний уют, Только теперь я вполне рассудила, Что не для всех даже птицы поют.Плакала горестно мать моя милая, Дочку свою провожая в тюрьму. Мама, вернусь к тебе, если помилуют. Скоро вернусь — и тебя обниму!Рядом в тишине затаившего дыхание зрительного зала послышались сдавленные всхлипы. Это плакала молоденькая Алевтина, Катина подруга. Она угодила за решетку за несколько папирос с анашой в сумочке. Катя стиснула руки и сама еле сдержала предательские слезы.— Не плачь, Алевтина, — проговорила она севшим голосом и добавила раздраженно:— Вообще терпеть не могу стихи!А потом был концерт: песни, фокусы, декламация, драматические сцены.После художественной части начались танцы. Девочки танцевали с девочками за неимением кавалеров противоположного пола. Роли в паре распределялись согласно внутренним предпочтениям.Катя самозабвенно плясала, соскучившись по музыке, движениям. Ее приглашали часто, одна зэчка из «кавалеров» не отставала от нее весь вечер.Фамилия ее была Русланова, Лиля Русланова, но все звали ее по-мужски, Русланом.Она была одета под мальчика: ниже пояса некое подобие брюк, на голове — косынка, завязанная в виде пилотки.Руслан была худощавой, безгрудой, коротко стриженной бабой. Она уже давно положила глаз на новенькую и теперь не подпускала к ней других претенденток.При виде влюбленных парочек на зоне Катя всегда представляла отношения Зинки и Свири, и ей становилось противно. Но потом она вспоминала доктора Родионова и коварного Михаила, и ей делалось еще противней. «Разве мужская любовь лучше женской?» — не раз бессонными ночами размышляла она, и тут же из небытия, из прошлой, еще человеческой жизни всплывали полузабытые стершиеся образы: любитель женской натуры Джек, режиссер Гога, веселый смеющийся Поль…И вечная боль, вечно сочащаяся сукровицей рана — Владимир Высоцкий.После смерти Высоцкого неожиданно «разрешили». Теперь по радио частенько слышался хрипатый, незабываемый голос. Он говорил о небывалом и несбывшемся, бередил душу. Вот и теперь, на новогоднем празднике, крутили пластинки с его песнями. Начальница-философ брезгливо морщилась при звуках рычащего голоса, но ничего поделать не могла: это небольшое послабление «контингенту» было одобрено свыше. Раз уж по радио крутят Высоцкого — значит, можно.После двенадцати праздник кончился, заключенные разошлись по баракам.Укрывшись тоненьким байковым одеялом, Катя лежала на жесткой узкой постели из деревянных досок. Тревожно воющий в щелях ветер не давал заснуть. Казалось, что все это будет вечно — забор, несколько рядов «колючки», колония, серые робы, изнурительная работа на фабрике, девочки-мальчики и девочки-девочки… И она, отупевшая от такой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138