Подкрался с крапивой, сейчас, думаю, всыплю, чтобы задница горела. Кусты раздвигаю, а там мужик. Далеко, со спины не пойму кто. Я даже испугался. Чужие у нас не ходят. Леший его знает, чего сюда приперся, может, задумал что плохое и скрывается. Почему в деревню не идет? А потом мужик обернулся. Ба, да это же Гришка! Худущий, как жердь, потому и не узнал его. Ну, думаю, от Гришки напасти не будет, он безобидный. Помычит, побегает, а потом его опять изловят. Наутро услыхал, что беда с першинским пацаненком приключилась, с тобой то есть. Собрался к вашим зайти, рассказать, как и что, да мать тебя быстро увезла. Потом, слышу, на меня кивать стали, будто я это тебя...
- И вы никому ничего не сказали?
- Нет, - насупился Шатун. - Меня тоже вроде как за придурка считали. Ну и пусть! Только по голове я тебя не шарашил, вот те крест! - Он быстро перекрестился. - А с Гришки что возьмешь? Они дураки-то - здоровые, ломом не пришибешь. Я давно с палочкой ползаю, а Гришка на своих двоих бегает. - Он неловно наступил на больную ногу и поморщился от боли. - Так что на меня, парень, ты плохого не думай.
Шатун наполнил ведро водой и, махнув рукой, зашагал по дорожке, опираясь на костыль.
Николай смотрел вслед маленькой усохшей фигуре. Вот и разрешилась одна загадка.
- Ты, никак, с Шатуном разговаривал? - встретила его у ворот бабка Матрена.
- Да, живой еще.
- Что ему сделается? Чудит иногда, тем и жив. Схухлился вот только маленько.
Вера приехала из города к вечеру.
- Хорошо, в бюро технической инвентаризации знакомая сидит, а то бы не знаю, когда управилась.
Николай рассматривал копии документов.
Дом в Степаниках был куплен на имя Глафиры Семеновой перед смертью Пимена.
Значит, никакого обмана с завещанием не было. Деньги на дом и, видимо, ещё кой-какие средства Пимен оставил дальней родственнице Глафире, чтобы она взяла к себе Гришку, Полину и Маню. На Мане, как и при отце, все хозяйство держалось.
Николай помнил, как деревенские то ли с укором, то ли с восхищением говорили, покачивая головами:
- Работящая ты, Маняша, как крестьянская лошадь.
С Полиной было сложнее, она могла и начудить. Но больше всех хлопот доставлял Гришка. Его Галафира, как и в свое время Пимен, отправляла время от времени в "дурку". Он возвращался оттуда шелковый и на какое-то время затихал.
Вера и Николай сидели на берегу пруда.
- Так что очень даже может быть, что кубышка Пимена до сих пор лежит в земле, - говоря это, Вера усмехнулась и посмотрела на Кольку. - Ты как будто не рад этому.
Он насупился.
- Сам не понимаю, что со мной творится. Раньше появись хоть малейшее подтверждение тому, что клад есть, я бы среди ночи сорвался и кинулся на усадьбу.
- А теперь?
- Не пойму, что со мной. Странное состояние...
- Что-то мучит тебя? - догадалось Вера.
- Да. Я чувствую себя вялым, заторможенным, словно что-то мешает, но скинуть с себя этот груз не могу. Глупо, конечно, даже объяснить толком ничего не могу. Кажется, я упускаю что-то очень важное, а без этого...
Он махнул рукой и уставился на спокойную воду пруда. Желтые высокие лютики, спускаясь по крутому берегу, отражались на поверхности воды. Рядом росла сосна, её корявые ветки были зелены лишь на концах. В траве стрекотали кузнечики, и от всего этого веяло таким покоем, что ничего не хотелось. Сидеть вот так и смотретиь на гладь воды.
- А Гришка до сих пор не нашелся, - вдруг сказала Вера. Николай вздрогнул.
- Ты так и не вспомнил того, что случилось тогда на Выселках?
Он покачал головой.
- Нет. Я не помню, откуда появились золотые монеты.
Вера поднялась.
- Ладно, пошли домой. Завтра с утра пойдем на Выселки. Выспаться надо. Бабка Матрена велела уток домой пригнать.
Николай улыбнулся.
- А как ты отличишь своих от чужих?
- Она сказала, у наших правое крыло белой краской помечено.
Вера спустилась с обрыва к воде и стала звать:
- Утя, утя, утя...
Домашние птицы, выманенные из пруда, важно переваливаясь, доверчиво направились к ней. А потом началось... Бестолковые утки, почуяв, что нависла угроза над свободой, растопырили крылья, заорали как сумасшедшие и бросились врассыпную. Вся орава в панике носилась туда-сюда.
- Утя, утя, утя, - безуспешно надрывалась Вера и добросовестно гонялась за ними по берегу.
- Ты заходи с одной стороны, а я с другой, - взялся помогать Николай.
Скоро выдохлись оба.
- Черт их разберет! - разозлилась Вера. - Зачем такую дурную птицу держать? Мечутся, как угорелые. Где свои, где чужие...
Колька вспомнил, как в детстве дядька Федя воевал с утками. Обычно у бабушки было несколько самочек, которые выводили птенцов. Приходило время и утка-мама торжественно вела свой выводок на пруд. Постороннему невозможно было понять, чем одна стайка отличается от другой. Приходило время отправляться на ночлег. И вот тут начиналось настоящее светопредставление.
- Мамк, сколько у нас птицы? - спрашивал Федя.
- Три утки, два селезня, ну и птенцов... вчера два десятка было, прикидывала бабушка.
- Два десятка, - ухмылялся дядька. - Как бы не так!
Во дворе все кишело от снующих пушистых комочков.
- Батюшки, откуда же они взялись? - изумлялась бабушка. - Видать, наши утки чужих привели. Ладно пусть переночуют, потом разберемся.
А потом получалось вот что. Утки то приходили домой, то не приходили совсем, ночуя по чужим дворам и на пруду. Шло время, и стая постепенно редела. Кто-то погиб, кого-то хищник сожрал, а кто-то сгинул неведомо где.
- Все лето их, дармоедов, кормил, и своих, и чужих, а они шатаются неизвестно где! - орал Федя. - Гадай, явятся, не явятся. Гусь никогда в чужой двор не пойдет, а эта... Несамостоятельная птица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80