Кровь перестала идти, но теперь рану покрыла корка, края вспухли.
Почему ему не больно?
Дэвида напугало именно то, что рана не болит. А ему хотелось, чтобы она болела. Ведь порезы, ушибы всегда болят. Только у Катсука оказались покровительствующие ему духи. Может, они и вправду сделали так, что он не чувствует боли?
Теперь Дэвид обратил свое внимание на обсидиановый нож, уже обретший свою форму в руках Катсука. Лезвие, длинною дюйма четыре, с острым краем, было направлено к груди индейца. Быстрыми, почти незаметными ударами Катсук отбивал тонкие пластинки обсидиана. Нож не был настолько длинным и тонким, чтобы проколоть что-нибудь. Режущий край был весь в зазубринах. Но им можно было перерезать артерию. Мальчик опять вспомнил о путешественнике, которого убил Катсук. Ведь он-то не просил, чтобы его убили, но, тем не менее, Катсук его зарезал.
У Дэвида вдруг пересохло во рту. Он сказал:
– А этот парень… ну, ты знаешь, на тропе… парень, которого ты… ну, он же не просил тебя…
– Вы, хокваты, считаете, что говорить можно только ртом, – ответил Катсук, даже не отрываясь от своей работы. – Почему бы тебе не научиться языку тела? Когда Ворон сделал тебя, неужели он забрал у тебя эту возможность?
– Какой еще язык тела?
Это именно то, что ты делаешь. Подумай о том сможешь ли ты верно описать словами то, что действительно хочешь.
– А зачем эти глупости про Ворона?
– Бог создал нас, так?
– Да!
– Все зависит от того, о каком боге ты думаешь.
– И все равно я не верю в язык тела.
– Ты не веришь, что это Ворон привязал тебя ко мне?
Дэвид не мог ответить. Ворон делал то, что хотел Катсук. Птицы направлялись туда, куда им указывал Катсук. Ведь даже только знать о том, куда направляются птицы – это же какая сила!
– Сейчас ты спокоен, – продолжил индеец. – Разве Ворон забрал у тебя язык? Но он может так сделать. Весь ваш глупый хокватский мир еще не готов бороться с Вороном.
– Ты всегда говоришь «глупый, глупые», когда упоминаешь о моем народе. Разве в нашем мире нет ничего хорошего?
– У нас? В нашем мире? – спросил Катсук. – Это твой мир.
– Но разве в нем нет ничего хорошего?
– Я вижу в нем одну только смерть. В нем все умирает.
– Ну, а как насчет наших врачей? Наши врачи лучше ваших.
– Ваши врачи накрепко повязаны с болезнями и смертью. Они не столько лечат, сколько умножают болезни и смерть. Приводят все в точное равновесие. Это называется трансакциональные отношения. Но они настолько слепы, что не видят, как они связаны с тем, что делают.
– Трансакциональные… отношения. Что это такое?
– Трансакция – это когда ты торгуешь, обмениваешь одну вещь на другую. Когда ты покупаешь что-нибудь, это и есть трансакт.
– Это только умное слово, которое ничего не значит.
– Это слова твоего мира, Хокват.
– Но ведь они ничего не значат.
– Они означают, что твои доктора не знают, что они делают, но продолжают этим заниматься. Они повышают уровень заболеваемости, чтобы оправдать свое существование. Полиция делает то же самое с преступностью. Юристы держатся за всеобщее незнание законов. Все это язык тела Хокват. Не важно, что они говорят о своих намерениях, неважно, как тяжко они работают, чтобы преодолеть недостатки – все они думают лишь о том, чтобы их считали занятыми и нужными и оправдывали их существование.
– Это безумие!
– Да, это безумие, но это реальность. Вот что ты видишь, когда понимаешь язык тела.
– Но в моем мире есть много и хорошего. Люди уже не голодают.
– Голодают, Хокват. В Азии…
– Я имею в виду, в этой стране.
– А разве в других странах не люди ?
– Правильно, только…
– И даже в этой стране – в горах на Востоке, на Юге, в больших городах люди голодают. Каждый год люди умирают от голода. Пожилые и молодые. И мои соплеменники тоже умирают, потому что пытаются жить, как хокваты. И в мире становится все голоднее и голоднее…
– А что ты скажешь про наши дома. Мы строим дома даже лучше тех, что ты видел.
– И одновременно вы убиваете землю, тыкая в нее свои дома. Вы строите там, где домов не должно быть. Вы живете не вместе с землей , а против нее.
– У нас есть автомобили.
– И ваши автомобили вас же и душат.
Дэвид выискивал в своих мыслях хоть что-нибудь, против чего бы Катсук не мог возразить. Музыка? Он только презрительно усмехнулся, как это делают взрослые. Образование? Катсук сказал, что оно не готовит к жизни среди природы. Наука? Индеец сказал, что та убивает весь мир своими большими машинами и бомбами.
– Катсук, а что ты сам понимаешь под языком тела?
– То, что говорят твои действия. Вот ты говоришь своим ртом: «Слишком паршиво». Потом ты смеешься. Это значит, что по-настоящему ты радуешься, в то время как говоришь, что грустишь. Ты говоришь: «Я люблю тебя», а потом делаешь так, что причиняешь этому человеку много боли и страданий. Язык тела – это то, что ты делаешь . Если ты говоришь: «Я не хочу, чтобы это случилось», а сам делаешь все, чтобы это произошло – чему мы должны верить? Словам или телу?
Дэвид задумался о словах. Он думал о церквях и проповедях, обо всех словах про «вечную жизнь». Были ли эти слова истинными, или же тела проповедников говорили о чем-то другом?
– Катсук, а твои соплеменники понимают язык тела?
– Некоторые. Старики понимают. Об этом мне говорит наш язык.
– Как это?
– Мы говорим «есть», когда едим, «срать», когда срем, «трахаться», когда трахаемся. И слова, и тело согласны.
– Это нехорошие слова.
– Это невинные слова, Хокват. Невинные!

29

Мое тело – это наиполнейшее выражение меня самого.
Из записки, оставленной Катсуком в заброшенном приюте на Сэм Ривер

Катсук отложил кремневое зубило и осмотрел свой обсидиановый нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69