Он указал большим пальцем через плечо.
– Лава застыла громадными глыбами, которые вы, глупые Хокваты, называете индейскими слезами. Дэвид глянул вверх, в сторону гор, которые сияли в утреннем солнце, стоящем над рощей тсуг. Горы стояли, будто каменная колоннада. Над ними плыли тучи. На южной стороне горного склона был след морены. Река текла у самого подножия горы, но ее шум заглушался ветром, безумствующим и деревьях.
– А сколько сейчас времени? – спросил Дэвид.
– Хокватского времени?
– Да.
Катсук оглянулся на солнце.
– Около десяти утра, а что?
– Ты знаешь, чем я занимался дома в это время?
Катсук глянул на Хоквата, чувствуя, что мальчишке хочется выговориться. А почему бы и нет? Если Хокват сейчас станет говорить, его дух будет хранить молчание. Катсук кивнул и спросил:
– Так чем бы ты занимался?
– Я бы учился играть в теннис.
– Теннис? – Катсук покачал головой.
Индеец сидел сейчас на корточках у склона. В левой руке он держал длинный обломок коричнево-черного обсидиана. Упираясь этой рукой в бедро, он ударил по обсидиану кремнем. Звук удара зазвенел в чистом, свежем воздухе. При этом возник запах паленого, который Дэвид сразу же унюхал.
– Значит, теннис, – повторил Катсук. Он попробовал представить мальчика взрослым мужчиной – избалованным и богатым пустоголовым типом из армии плейбоев. Потерявший невинность. В черно-белой униформе для вечерних приемов. С черным галстуком-бабочкой. Модно подстриженный завсегдатай ночных клубов.
Но была возможность не дать ему возмужать.
– А потом я шел плавать в нашем бассейне, – сказал Дэвид.
– А ты не хочешь поплавать тут, в реке?
– Слишком холодно. У нас вода в бассейне подогревается.
Катсук вздохнул и вернулся к своему делу. Обсидиан уже начал принимать нужную форму. Скоро он станет ножом.
Еще через какое-то время Дэвид попробовал проникнуть в тайну настроения своего похитителя. Они и так долго молчали, когда пробирались сюда, к горному склону. Это заняло целый день. В кармане у Дэвида было десять камешков – десять дней. Те несколько предложений, которые сказал Катсук за все время, становились все более мрачными, короткими и отрывистыми. Катсук был поглощен новыми мыслями. Неужели его дух потерял силу?
Дэвид уже и не думал о побеге. Но если сила Катсука уменьшилась…
От обсидианового обломка откололся большой кусок. Катсук поднял его, повертел в руках, осмотрел.
– Что ты делаешь? – спросил Дэвид.
– Нож.
– Но ведь ты забрал… мой нож.
Дэвид поглядел на пояс Катсука. Расселовского ножа там не было во время всего перехода через горы, но мальчик подумал, что нож может лежать у индейца в сумке.
– Мне нужен особенный нож, – ответил Катсук.
– Зачем?
– Чтобы сделать для себя лук.
Дэвид кивнул, потом снова спросил:
– Ты уже бывал здесь раньше?
– Много раз.
– Ты делал здесь ножи?
– Нет. Я приводил сюда хокватов, чтобы те искали красивые камешки.
– Они делали здесь каменные ножи?
– Может и так.
– А откуда ты знаешь, из какого камня можно делать нож?
– Мой народ тысячелетиями делал ножи из здешних камней. Обычно они приходили сюда раз в год. Так бывало до того, как хокваты принесли с собой сталь. Вы называете эти камни обсидианом. Мы называем их «Черным огнем» – КЛАЛЕПИАХ.
Дэвид молчал. Но где же был его нож марки «Рассел»? Катсук отдаст его или нет?
За ночь в силки, поставленные Катсуком, попался кролик и две небольшие куропатки. Индеец снял с кролика шкуру с помощью остроконечного коричнево-черного камня, а потом приготовил в земляной яме, на костре, куда он бросал куски горной смолы. Смола давала жаркое, почти без дыма, пламя.
Дэвид обглодал кроличью лапку и стал жевать мясо, наблюдая за тем, что делает Катсук. У серого кремневого рубила в правой руке Катсука был узкий край. Им индеец резко и уверенно ударил по куску обсидианового стекла. Полетели искры. В воздухе сильно запахло серой.
Призвав на помощь всю свою храбрость, Дэвид спросил:
– А где мой нож?
Катсук подумал: «Умный, хитрый хокват!» А вслух сказал:
– Лук я должен делать так, как делали его в старину. Сталь не должна касаться его древка.
– Так где же мой нож?
– Я выкинул его в реку.
Дэвид отбросил в сторону кроличью лапку, вскочил на ноги.
– Но ведь это же мой нож!
– Успокойся, – сказал Катсук.
– Это папа дал мне этот нож! – сказал Дэвид сдавленным от ярости голосом. По щекам побежали слезы злости.
Катсук глядел на мальчика, оценивая меру его страсти.
– Разве отец не купит тебе другой нож?
– Этот он подарил мне на день рождения! – Дэвид вытер слезы. – Зачем ты выбросил его?
Катсук глядел на кремень и кусок обсидиана в руках.
«Подарок на день рождения. Сыну от отца: подарок от мужчины мужчине.»
Катсук чувствовал внутреннюю пустоту от того, что он никогда не сможет сделать своему сыну мужской подарок. Обсидиановый осколок оттягивал руку. Он знал, что сейчас жалеет самого себя, и это бесило больше всего.
Зачем кого-либо жалеть? Никакой отсрочки!
– Чтоб ты сдох! – взбесился Дэвид. – Чтоб ты сдох от кедровой немочи!
Катсук встрепенулся. Так вот где была зарыта собака! Невинный нашел себе духа, который выполняет его требования. Только вот где Хокват нашел себе такого духа? Тсканай передала? Если так, где она сама нашла его?
– Пчела предупредила меня, чтобы я выкинул нож.
– Дурная пчела!
У Катсука даже челюсть отвисла от таких слов.
– Ты поосторожней говори о Пчеле. Она может сделать так, что ты и до вечера не доживешь!
Просматривающееся в словах Катсука безумие несколько остудило гнев мальчика. Теперь им овладело чувство потери. Нож пропал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69