Он понимал, что он поступал безрассудно. Все словно кружились в безумном забытом танце павана: Дженни, Марден, Бурдо, Паже, Вилла, Шелер, Нис… Да, безумном, но вместе с тем в нем заключался какой-то особенный смысл. Его ссадины и ушибы стали частью этой бессмыслицы.
И еще тут была машина Джерси Хофстеддера – почему-то это казалось ему самым значительным воспоминанием.
Ему представилось, что он снова погружается в озеро, идет на дно, пытаясь самостоятельно вынырнуть на поверхность жестокой правды перед самим собой. «Мы» – Дженни уже потеряла часть своего ужаса. Тогда «Мы» подразумевало пещеру и кооператив «Джасперс» – «Мы», терпеливо дожидавшееся, когда он примет решение.
Он понимал, что решение принял он сам. Как бы ни влияла та эссенция из тусклой красной пещеры на его психику, решение принял он сам. Так должно было быть – или же этот безумный танец потеряет весь свой смысл.
«Я все еще пытаюсь бороться, – подумал он. – Я все еще боюсь, что превращусь в одного из тех, лишенных осмысленного взгляда, кого я видел на сортировочном конвейере в здании кооператива».
Ему было еще немного не по себе, когда он вылез из кузова и встал на песке, но тут Дейсейн позабыл обо всем, ощутив тепло полуденного солнца. Какой-то ворон пронесся так близко от его головы, что он ощутил хлопанье крыльев.
Дейсейн наблюдал за полетом птицы, размышляя над тем, как же странно видеть здесь только одно живое существо – этого ворона. Никаких других птиц, только ворон, и такой же одинокий, как и он сам.
«А то, что я сделал… отрезало ли это мне путь назад?» – спросил он себя. И подумал, что если он примет решение, направленное против Сантароги, то он станет одиноким вороном – существом без рода и племени.
Вся проблема, как он понимал, была в том, что какая-то сила, скрывающаяся где-то глубоко внутри него, принуждала его составлять правдивые отчеты для тех, кто послал его сюда. Чистота его нового «я», измененного благодаря Джасперсу, настаивала на этом. Как и воспоминание о своем долге. Пойти на обман означало проявление бесчестия, падение его «я». Он почувствовал зависть к этому своему «я» – ни у одной его, даже самой маленькой частички, не было никаких темных пятен, все они имели свою значимость, без которой нельзя было обойтись.
Это его «я», прежнее, но виденное теперь под другим углом зрения, приобретя такую ценность, которую он не мог и вообразить себе, возложило на него ужасное бремя, Дейсейн понимал это. Он вспомнил безумие, сопровождавшее происшедшую в его сознании перемену, вызванную Джасперсом, те трудности, которые ему пришлось преодолеть, чтобы взобраться на эту вершину.
И в это мгновение он почувствовал снисходительность к собственным поступкам, совершенным совсем в недалеком прошлом, которая опутала его словно туман, вызывавший озноб, несмотря на всю жару полуденного солнца. Дейсейна передернуло. «Как же это хорошо, – подумал он, – не принимать никаких решений. Какой соблазн дать возможность этому беспокойному чувству внутри его сознания поднять свою древнюю змеиную голову, чтобы она проглотила все беспокойные мысли».
Его вид на жителей долины приобрел снисходительный оттенок. Несколько секунд они стояли рядом с ним, расположившись призрачными рядами – богоподобные властелины примитивных существ.
«А может, они проверяют меня, – подумал он. – Но тогда зачем Дженни говорит, что она не смеет приехать сюда к нему? И где дети?»
Рациональной частью своего разума он попытался ответить себе, способен ли он думать рассудительно, и пришел к выводу, что не уверен, что это так. «Сколько же из моих мыслей возникло в результате действия наркотика?» – спросил он себя.
В самые решительные моменты принятия решения необходимо сознавать это. На что он должен опираться, решаясь сделать свой выбор.
Никто не мог помочь ему в этом, он знал это. Ему предстояло самому в одиночестве заниматься поисками решения. Если он правдиво изложит все факты в своем докладе команде Мейера Дэвидсона, то тем самым обречет Сантарогу на гибель. Если же его доклад будет лживыми, то в своей душе он откроет путь бурному росту злокачественной опухоли, которая в конце концов приведет его к гибели.
Он уже в некоторой степени отрезал себя от Сантароги – подобно удару ножа, осознал Дейсейн. Бандероль с Джасперсом, которую он послал Селадору для анализа, постоянно появлялась в его мыслях. Именно тогда он начал отдаляться от Сантароги.
Да, это был жест, ничего более. Символический. Какая-то его часть уже в момент отправления бандероли знала, что она, какой бы продукт Джасперса там ни содержался, прибудет к адресату в разложившемся состоянии. Дейсейн понял, что он бросил открытый вызов сантороганской части самого себя.
«Поступал ли так Бурдо? – подумал он. – Какими посылками обменивался он с адресатом из Луизианы?»
Бандероль, отправленная Селадору, – это словно бросить камнем по воробьям. Он вспомнил, как мальчишкой бросал камни в кота, который находился слишком далеко от него, и камни не долетали. Серый кот. Он вспомнил, как внезапно смолкли птицы в тетушкином саду, заметив крадущегося серого кота… недолет камня.
Паже был этим серым котом.
Кот в саду посмотрел вверх, на мгновение удивленный звуком упавшего неподалеку камня, оценил ситуацию и продолжил охоту, выказывая негодующее презрение к ребенку, который находился слишком далеко, чтобы добросить до него камень.
Что же сделал Паже?
Внезапно на Дейсейна снизошло озарение, когда человек чувствует себя окрыленным. И в эту секунду он понял, почему он чувствует себя таким ужасно одиноким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92