Я рассказал ей о крабах.
— Японцы называют их манэсуру онна — «дразнящие женщины», — ответила Абрайра. — Они часто встречаются вблизи рек. — Несколько секунд она смотрела на меня. Я все еще не высох после купания и был грязен от ходьбы по лесу. Абрайра спросила: — Анжело, тебе больно?
Спросила мягко — впервые она говорила со мной мягко после того, как я убил и изуродовал Люсио.
— Нет, — ответил я. — Просто думаю.
— У тебя больные мысли. О чем?
Лишь несколько дней назад я говорил себе, что мне не нужно ее сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что навсегда потерял его. Сейчас я понял, что высказываю самое сокровенное.
— Перед смертью мастер Кейго обвинил нас в том, что мы любим убийство. И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем сердцем хотел опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я убийство? А когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек не может этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной. Но я лишь ожесточился. Чувства мои притупились. И вот я думаю, люблю ли я убийство.
Ребенком я постоянно подключался к сновидениям. И всегда радовался, когда хороший человек из мести убивал плохого. Теперь я понимаю, что действительно учился любить убийство. И, может, поэтому не остановился и прикончил Люсио. Потому что люблю убийство, потому что привык верить, что хороший человек может уничтожить плохого без всяких последствий. Но последствия существуют во мне. Я медленно умираю. И думаю, это со мной сделало общество. Может, общество злое. И если оно злое, я должен уйти от него. Я чувствую необходимость бежать, как заключенный хочет бежать из тюрьмы.
Абрайра посмотрела на меня.
— Каждый должен верить в собственную доброту, — сказала она. — Каким бы отвратительным ни был человек, он всегда найдет что-то в свою пользу и скажет: «Я хороший». Именно от этой врожденной веры в собственную доброту каждый повинуется большинству ограничений, наложенных на нас обществом. Ты не раскрашиваешь лицо в цвет солнца, не ешь попкорн на завтрак и не ходишь по тротуару навстречу направлению движения просто потому, что знаешь: общество не одобряет такое поведение.
Теперь ты совершил убийство и хочешь обвинить в нем общество, желая сохранить веру в собственную доброту. И, конечно, Кое-кто согласится, что виновато именно оно. Наше окружение любит убийство. Как ты говоришь, мы выросли, наблюдая насилие в самых разных формах, и считаем его прекрасным развлечением. Но согласно положениям социальной инженерии, всякое общество кажется злым и безумным, если посмотреть на него со стороны: социалист смотрит на нас и считает, что мы жертвы промывания мозгов и подходящие объекты для его усилий по достижению всеобщего счастья. Ему наш строй кажется отравленным разлагающим духом коммерции. А когда мы смотрим на социалистов, нас поражает, что их общество не дает им те сберегающие труд и усилия устройства, которые обожаем мы. У социалистов жизнь трудна. Кто же хуже, социалист или капиталист? В глазах социального инженера оба равно злы, и извне мы можем видеть зло в любом обществе, при этом себя самих оценивая как правильных и безупречных. Да, ты живешь в окружении зла. Но можно взглянуть в прошлое и убедиться, что существовали сотни культур, в которых убийство почитали больше, чем в нашей. Общество Кейго любит убийство не меньше. И как ты сказал, оно любит и самоубийство. Ты говоришь, что чувствуешь необходимость сбежать от своего окружения. Но разве ты не понимаешь: чтобы увидеть зло в собственном обществе, нужно до определенной степени уйти из него? — Абрайра внимательно смотрела на меня. — Ты можешь отыскать место, где не любят насилия. Но даже если найдешь его, снаружи оно покажется тебе злым в каком-нибудь другом отношении. Ты слишком индивидуалистичен, чтобы совместиться с обществом, устроенным другими.
Я какое-то время думал о ее словах. Никогда раньше не слышал от Абрайры таких слов и мыслей, и мне почему-то они казались неестественными для нее.
— Откуда ты все это узнала? — спросил я.
— Я изучала социальную инженерию в Чили. В конце концов нужно знать врага, — добавила она, имея в виду аргентинских идеал — социалистов. — Все знали, что идеал — социалисты развяжут войну. Этого требовала их философия.
Я надел свой защитный костюм, пошел в наше убежище и лет. Перфекто не спал, смотрел на меня, полузакрыв глаза. Я ничего не сказал ему. Если Абрайра права, я никогда не найду для себя общества лучше того, в котором уже нахожусь. Но мне казалось, что должно же существовать общество, которому я мог бы служить без отвращения. Однако когда я подумал об анархистах с Тау Кита, о скептиках с Бенитариуса 4, о юстинианах Марса, решил — Абрайра права: все эти культы вызывали у меня отвращение.
Мне снилось, что я на мосту, внизу по узкому руслу струится вода. По берегам ручья сидят большие черные крабы — дразнящие женщины — и собирают тростник. Трава на склонах тоже черная, как агат, в воздухе разлит сладкий запах Пекаря.
На расстоянии я вижу человека, седовласого старика, одетого в хороший серый костюм. Держится старик с достоинством, даже и с грацией. Украдкой поглядывает на меня через плечо, потом уходит за изгородь. Сердце мое бьется учащенно. Я чувствую, что знаю этого человека, и в то же время не могу узнать его. Если бы только увидеть его лицо! Мне необходимо его присутствие.
А я в грязном потном защитном костюме, словно тренировался на этом поле. Я бегу за стариком, бегу к изгороди и кричу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171