Глаза бабки бессмысленно шарили по двору, а потом остановились на волках.
– О-ох, – протянула расслабленно бабуля, – песики... Вас стреляют, да?! Ружьями стреляют?! А я вас не дам... Не дам зтим душегубам таких красивых песиков. Ну, иди сюда, иди. И ты большой, тоже иди, у меня не стреляют.
Во двор уже входили охотники, и лучи их фонарей шарили по громадам многоэтажек, высвечивали пустые темные окна. Волки хорошо понимали, что их ждет, если они не последуют за старухой, и потому проскочили в подъезд, на свет керосинки. Поднимаясь на пятый этаж, где у нее была квартира, в окружении двух огромных серых волков, старуха бормотала под нос:
– Я животных люблю. И песиков, и кошечек, и прочую живую тварь. У меня их раньше много было, да вот соседи, изверги, в суд подали. Говорили – мол, житья от них нет, от вашей оравы. А сами-то, сами! Да мои кошечки по сравнению с ними – милейшие животные. Добрые такие, никого не трогали... да просто кровью сердце обливалось, когда отдавала их!
Бабка достигла пятого этажа и поманила волков:
– Сюда, лохматые. Здесь и живу.
Крохотная однокомнатная квартира провоняла животными. Когда волки вошли в комнату, в углу, у древнего платяного шкафа, зашевелились. Звери настороженно подняли верхнюю губу, вздыбили шерсть, но тут подошла старуха и положила им на загривки мягкие теплые ладони:
– Не бойтесь, милые. Это Кудлач, тоже из городских песик. Его кто-то избил в нашем дворе. Хорошо, я вовремя нашла, а то бы так и помер. Но теперь не помрет. Выходила.
Серые волки, воспитанные людьми, сразу почуяли в этой квартире запах дома. Тепло, добро, и еда в срок, они помнили такие места, помнили, как хорошо жилось у Васина в зверинце. И когда старушка, их спасительница, прикрыла дверь и защелкнула на два замка, канонада, все еще раздававшаяся за окном, словно поблекла и стала совсем не страшной.
Покружив по квартире, волки примостились под столом, вместе, подпирая друг друга отощавшими боками. Красные их языки вывесились наружу, желтые глаза сощурились.
А пятнадцать минут спустя волки уже спали. Спали под выстрелы и визги принимавших мученическую смерть собак.
Утром собирали собачьи трупы и прикидывали, как жить дальше. Бежать уже никто не пробовал. Жизнь, мутная река с твердым каменным дном, несла горожан вперед, в какие-то темные, туманные дали, и выпрыгнуть из этого все ускоряющегося потока не было никакой возможности. И положившиеся на авось горожане продолжали свои мелкие суетливые дела, а черная вуаль колыхалась над ними, и сквозь темные ее крыла не были видны звезды.
Но разве не в том одна из лучших человеческих черт – способность верить, надеяться – и до последнего утешать себя красивыми сказками?
Город, бывалый сказочник, ждал и, может быть, усмехался над суетой своих жителей.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Влад дописывал статью про волков. Голова у него побаливала. Ноги гудели. За последние дни, особенно после выключения света, свободного времени почти не оставалось. Приходилось носить воду. Приходилось бежать на другой конец города к заправке и там за дикие деньги закупать газ. Одноконфорочную газовую плитку он прикупил еще позавчера, и ему сильно повезло – взял одну из последних. Керосиновую лампу одолжил в Нижнем городе, где жил один из давних приятелей, и теперь она болталась на стеклянной люстре, олицетворяя возврат к истокам. Когда Влад зажигал этот анахронизм – по комнате запрыгали красноватые зайчики, и квартира журналиста начинала походить на пещеру безумного колдуна.
С потерей электричества сдох компьютер, и вместе с ним отпала надобность в провайдере. Скрипнув зубами, Сергеев извлек из пыльных глубин антресоли закрытую чехлом печатную машинку «Ортекс», которая возрастом была едва ли вполовину младше самого Влада.
Болели руки – кончики пальцев за время работы на мягкой клавитатуре совсем забыли, каково шлепать литерами на механическом агрегате. Владислав стал больше читать, потому что телевизор был недоступен, и радио отныне не баловало своего хозяина музыкой. Вечерами он пялился на погруженный во тьму город и размышлял. Ему даже пришло в голову, что в крестьянском тяжелом труде что-то есть – после напряженного трудового дня обыкновеннейший отдых да собрат его покой казались чуть ли не пресловутым смыслом жизни, особенно если к нему прибавлялось удовлетворение от сделанного.
Через день после отключения света позвонил Дивер. Случилось это вечером, когда Влад предавался отдыху, перемежающемуся с приготовлением ужина.
– Ты здесь? – спросил Дивер из телефонной трубки и продолжил: – А я уже подумал, что ты сбежал. Покинул наш славный городок.
– Я был занят, – сказал Влад.
– То-то у тебя телефон не отвечал. Телефон-то не отключили, надо же.
Влад молчал. Он смотрел на луну, какая она сегодня – поджаристый блин с угольками морей и впадин.
– Влад, надумал что-нибудь?
– Что я должен был надумать?
– Ну... – сказал Севрюк и запнулся, а потом произнес полушепотом: – Обо всем этом! Ну, колыхается вуаль, вьется...
– Михаил, – сказал Влад, – я устал. Я сегодня целый день обеспечиваю себе приемлемую жизнь. Отстоял в трех очередях, и мне еще писать статью. Воды наносил, газа закупил, ужин приготовил. Что там еще полагается – рожь накосить, скотину покормить? Но, к счастью, единственная скотина, которую надо кормить в этом доме, – это я сам!
– А, – сказали из трубки, – ну ладно, извини.
И Дивер отключился.
Еще он видел Степана. И едва его узнал – бывший алкоголик и сталкер разительно переменился. Одет был опрятно, и жуткая черная его щетина исчезла. И шел он, не сгорбившись, как обычно, и не шаркая ногами, а быстро и целеустремленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143