Дональд Уэстлейк: «До седьмого пота»

Дональд Уэстлейк
До седьмого пота


Рассказы – 0



Дональд УэстлейкДо седьмого пота Марго повернулась ко мне.— Давай поговорим о морали, — начала она. Я ей не верил! Напустив на себя беспечный вид, я поправил под головой подушку и спросил:— Морали? Какого же рода?— Твоей, милый Родерик. Дай мне сигарету.Я прикурил две, одну отдал ей, пристроив на простыню между нами пепельницу. Как-то, ради смеха, я поставил холодную стеклянную пепельницу ей на голый живот, а она не моргнув глазом ткнула тлеющим концом сигареты мне в ногу. Это случилось еще до того, как я узнал ее получше и научился не терять бдительности.— Мораль, — произнесла она задумчиво, выпуская дым и словно размышляя над смыслом слов. — Что ты думаешь о морали, Родерик?Полным именем она звала меня, когда ей хотелось меня подразнить или рассердить, но я не заглотнул приманку.— Мораль, — отвечал я, пытаясь осторожно выяснить ее намерения, — мораль, по-моему, хорошая вещь.— Да? А как ты думаешь, ты высокоморален, Родерик? У тебя в наличии нравственность?— Примерно на среднем уровне.— Вот как? Родерик, я ведь замужем.— Об этом я осведомлен.— А то, чем мы занимаемся так возмутительно часто, называется адюльтером. Знаешь такое слово?— Что-то слышал.— Это аморально.— И незаконно, — добавил я, все еще пытаясь нащупать суть дела, — но, если ты не забеременела, это наружу не выйдет.— Если ты прелюбодействуешь, Родерик, то ты лишен морали.— Морали должно быть в меру, — сказал я, — всего должно быть в меру. Кроме секса, конечно.— Прекрати.— Прости. — Я переменил позу. Она глядела на меня серьезно.— Умеренной морали быть не может, это просто глупость, — произнесла она.— Прими мои извинения.— Или ты нравствен, или безнравствен. Грешен или невинен. Если грешен — больше вопросов нет: ты аморален. Совершить один грех — то же, что совершить их все.— Это что, твоя собственная теология?— Теология тут ни при чем, я говорю о нравственности. Если ты совершаешь нечто аморальное по какой бы то ни было причине и сознаешь эту аморальность — больше с тобой говорить не о чем.— А как насчет тебя? Без партнера тут не обойтись.— Я это сознаю, Родерик, — она холодно усмехнулась, — и не претендую на высокую мораль.— Здорово.— Если я способна на один аморальный поступок, — продолжала она рассуждать, — я знаю, что способна на любой из них. Все — что угодно, все — что необходимо. А как ты?— Я?— Ты никогда не занимался самоанализом, подозреваю, ты ни разу не задумался о собственных взаимоотношениях с общепринятыми моральными нормами.— Леди, вы выиграли сигарету.— А джентльмен проиграл.— Проиграл что?Она повернулась и села, тыча сигаретой в пепельницу.— Поживем — увидим.— Увидим что?— Насколько ты глуп.— Ну, довольно-таки глуп.— Понятно. Но не слишком ли глуп? — Она посмотрела мне прямо в глаза — страстное лицо, высокие скулы, синие холодные глаза, чувственный рот — какая-то первобытная, до ужаса эротичная красотка. — Ты понимаешь реальные следствия той философской истины, которую я тебе сейчас изложила? Раз свернув с пути истинного, ты должен быть готов к любому аморальному деянию, если потребуется. Знаешь, почему? По той простой причине, что, отказываясь поступать аморально, ты признаешь, что подобное поведение противоречит твоей натуре. С другой стороны, если аморальный акт представляется для тебя выгодным и ты уже совершал подобное в прошлом — тогда ты не смеешь возражать и отказываться. Согласен?Разумеется, я бы согласился со всем, что бы она ни сказала.— Ну хорошо. — Она погасила сигарету и поднялась, довольная. — Одевайся. Через час Чарльз будет дома.— Это все? — вопросил я. — Разговор окончен?— А что еще говорить? Ты согласен, что безнравственный человек не может отказаться от выполнения любого аморального деяния, за исключением того, который противоречит его собственным интересам. Вот и все.— Я думал, ты все это ведешь к чему-то.— Не дури, Родерик, — рассмеялась она. — Ну-ка, подымайся.— Мне бы хотелось сходить в душ. — Мне нравился их душ — весь в голубом кафеле.— Нет, не сегодня. Одевайся и выметайся.Жалко. Но она бывает так строптива и переменчива, что иной раз лучше и убраться. Я встал и оделся.Она всегда давала мне пятерку на такси. Да, а когда мы куда-нибудь ходили вместе, совала мне двадцатку на оплату двенадцатидолларового счета в кафе и никогда не заикалась о сдаче. Марго — не первая женщина в моей жизни, с которой у меня сложились подобные отношения, но зато она была намного моложе и очень привлекательна. Сначала я поражался ей, а потом осознал, что это следствие ее дикарской, беспощадной прямоты.Однако нынешним вечером привычной пятерки не появилось. Вместо этого она сказала:— По прошествии четырех месяцев, Родерик, вынуждена сообщить, что твои услуги больше не требуются.— Прошу прощения?— Твоя служба закончена, — усмехнулась она.— Но, Марго...— Ну-ну, милый. Не говори ничего, все это вздор.— Но...— Напоследок хочу тебе кое-что показать. Пойдем со мной. Я последовал за ней, сбитый с толку и встревоженный, в ее кабинет — маленькую уютную комнатку рядом с кухней, где был стол, за которым она сидела и подписывала чеки, и длинный диван, на котором я всегда ненасытно жаждал ее и на котором моя жажда никогда не была удовлетворена. Она указала мне на этот диван:— Посиди тут, пока я поищу.Я уселся. Слева за окном виднелась река и, поодаль, Лонг-Айленд и Куинс. Много ниже, вне поля зрения и ближе к дому, — авеню Ф.Д. Рузвельта и стоянка такси. Сквозь окно проникал легкий ветерок, навевая ароматы Куинса и принося гул Манхэттена.
1 2 3