Немного подальше виднелись черные, неподвижные, грозные тени примерно двадцати охранников. Затем она наконец уловила связь между треском их ружей и странными подергиваниями сволочей, сраженных пулеметной очередью.
Клоп сбросил брюки и понесся по ближайшей дорожке. Первая пуля попала ему в бедро, вторая в затылок, третья в поясницу. Он успел пробежать еще несколько метров, упал и покатился по мокрой от дождя земле.
– Садитесь, пожалуйста.
Она села на край стула, который он ей подвинул. Она не могла скрыть удивления, войдя в кабинет начальника лагеря: он казался едва ли старше нее. Не красавец, но определенный шарм в нем был, благодаря длинным ресницам и черным глазам – нежным, бархатистым. Она инстинктивно почувствовала, что он, как и она, девственен и сберег себя. Словно двое сохранивших невинность узнали друг друга.
Расстреляв сволочей, охранники накинули на нее одеяло и отвели в административное здание лагеря. Там помощницы легионеров проводили ее в настоящую ванную, и она наконец-то смогла отмыться от грязи, очиститься телом и душой. Ей выдали новое нижнее белье, платье и туфли, а затем после недолгого ожидания в приемной охранник забрал ее, чтобы доставить в кабинет начальника лагеря.
– Эти чертенята мне были нужны, но я не выдержал, когда они взялись за вас, – сказал начальник с робкой улыбкой.
– Нужны? – заметила она.
– Они налаживали порядок. Разумеется, их собственный, несовершенный, но все же порядок. Сами того не желая, они были нашими ценными помощниками. Они осуществляли первую… чистку.
– Эта чистка как-то связана с печью? – спросила она как можно более ровным голосом.
– Вас очень интересовал ее черный дым, правда?
– Как вы узнали, что…
– Так же, как и то, что к вам пристали эти чертенята, – перебил он. – Не бойтесь, никакого чуда тут нет. Это всего-навсего результат работы прекрасной системы видеонаблюдения.
Начальник подошел к деревянной панели и нажал на какую-то кнопку. Панель отъехала в сторону, и появилось около тридцати плоских экранов, которые складывались в разноцветную и постоянно движущуюся мозаику. Она машинально встала и подошла к этим распахнувшимся окнам – только спустя несколько секунд она осознала, что делает, – с видом на бараки и на дорожки лагеря. Она узнала знакомые лица женщин и мужчин, с которыми ежедневно сталкивалась, увидела лежавшие рядами матрасы, на которых спала, различные уголки, которые считала более или менее скрытыми от чужих глаз; увидела и трупы сволочей, сраженных пулями охранников, и труп Клопа – он лежал отдельно, в луже крови, с оголенными ягодицами. При всем том она не могла припомнить, чтобы какие-нибудь камеры виднелись под крышами бараков или на вышках.
– Камеры отлично спрятаны, – продолжил начальник, словно читая ее мысли. – Их невозможно обнаружить. И они сверхпрочны. Я как раз рассчитывал завтра послать за вами охранников, но сегодняшние события меня опередили.
– Послать за мной? Зачем?
Начальник снова сел за стол, оперся о него локтями, скрестил ладони и, положив на них подбородок, устремил на нее взгляд, полный страха и надежды.
– Чтобы сделать вам то же предложение, что и заключенный по прозвищу Клоп. С той разницей, что я-то по-прежнему верю в высокие чувства.
Она не ответила. Но сразу же поняла, что отдастся ему, – не для того, чтобы получить от этого какую-то выгоду, но потому что ее сердце подсказывало ей сделать это, потому что затянутый кожаным ремнем ангел в черном мундире палачей взволновал ее до глубины души, потому что они узнали друг друга, нашли друг друга вопреки видимости, вопреки обстоятельствам, потому что они оказались поверх окружающего пространства и поверх времени.
– Но я… я… усама, – прошептала она. – А вы – христианин.
Он открыл ящик стола, достал оттуда папку и протянул ей.
– Здесь я решаю, кто усама, а кто христианин. Я уже подготовил документ, опровергающий предъявленные вам обвинения.
– А как же остальные…
– Им не так повезло, как вам. К сожалению, они приговорены. Меня прислали сюда, чтобы инспектировать операции по… проведению чистки.
– Но я не могу согласиться, не могу, понимаете? Я предпочитаю умереть вместе с ними.
Он положил папку на стол, улыбаясь то ли снисходительно, то ли иронично.
– Ваше поведение делает вам честь. Я даю вам время подумать – столько, сколько вам нужно. Вы разместитесь в квартире моей матери. Она занимала слишком много места в моей жизни. Вчера я отправил ее домой. И немного прибрался – ради вас.
Она с удивлением поймала себя на том, что улыбается в ответ ему – человеку, который собирается отправить всех заключенных лагеря в печь, некогда служившую для переработки костной муки.
16
Стеф не возвращалась уже третий день.
Она не посвятила братьев Гогов в причины своего исчезновения. Она ушла из подвала около четырех утра и поднялась за плащом в каморку неслышно, как тень. Она покинула дом, не оставив ни единого следа, ни единого словечка, нацарапанного на клочке бумаги, как будто потеряла всякий интерес к Пибу и к братьям.
До появления Задницы в его жизни все казалось Пибу пресным и тусклым, а теперь все имело привкус пепла. Он спрашивал себя, какого черта он делает в этой несчастной развалюхе в кампании двух психов, которые все время проводят перед экранами и хранят в баночках свое дерьмо.
Да, в стеклянных сосудах, наполненных формалином, плавало не что иное, как их экскременты. Братья Гоги – точнее, братья Гог – объяснили Пибу, что они разработали грандиозный проект по передаче своих физиологических данных грядущему человечеству. Когда наконец история отправит легионеров архангела Михаила в сточную канаву, откуда им не будет возврата, пытливые умы смогут изучать, как менялось состояние братьев благодаря их органическим выделениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127