в те годы Маллоу-филд и Банхилл-филд оглашались звуками рога и победными кличами верховых, затравивших зверя, однако ныне все это прочно забыто и там, где в былую пору зеленели ровные лужайки, воздвигнуты многочисленные здания. Далее я следую вниз по Шордитчу и въезжаю на Колд-лейн, которая совсем недавно была лишь грязной дорогой, ведущей в поля, а ныне по обе стороны застроена маленькими домиками. Затем я попадаю на луг, где неделю или две тому назад встретил меня приветствием Натаниэл Кадман. Это был юный повеса, крепыш, облаченный в камзол из черной тафты и щегольскую кожаную куртку с хрустальными пуговицами; рукава его нового камзола облегали запястья весьма ровно, а прорезь кармана на изящных белых штанах до колен была не без вкуса отделана кружевами. Что за удивительная тварь человек, сказал я себе, слезая с лошади: о своем камзоле он печется более, нежели о своей судьбе.
«Итак, пытливый ведовщик, – произнес он, приближаясь ко мне, – что нынче у вас в суме? Какие еще бумаги привезли вы для подготовки нашего праздника?»
«Наше зрелище делается не ради пустого увеселения толпы, как в Хаундсдитче или на Чипсайде, – отвечал я. —Я захватил с собой описания своих новейших открытий в геометрии и оптике, а также технических ухищрений, основанных па пропорциях мер и весов».
Я знал, какую приманку надо использовать: услыхав слово «новейшие», он сразу навострил уши.
«Человеку дано творить много удивительных вещей, – сказал он. – Позвольте мне?..»
Он взял у меня бумаги и стал просматривать их, точно что-нибудь смыслил. «Вы не пожалели чернил, доктор Ди, но для меня все это темный лес. Я не принадлежу к вашему ордену Inspirati – так, кажется, вы себя именуете?» Речь его лилась бойко, и я лишь кивал, не успевая вставить ни слова. «Мне не понять и строки из ваших сочинений».
Ну и бес с тобой, мелькнуло у меня в голове; однако я с терпеливым видом взялся объяснять ему, что те, кто наиболее упорно изучал свойства пространства, занятого веществом, и постиг, что поверхности соседствующих элементов соединяются под воздействием вечносущих природных сил, умеют производить удивительные опыты. Воздух, огонь и вода стремятся в разные стороны согласно своим естественным влечениям, и задача механика состоит в том, чтобы направить их ход в нужное русло.
«А посему наука гидравлика, – закончил я, – позволяет нам воплощать замыслы весьма дерзновенные».
«Хитроумный вы человек, доктор Ди…»
«Таково мое ремесло».
«…и деяния ваши по-прежнему для меня тайна».
Я улыбнулся про себя, подумав, как озадачил его.
«Здесь нет никакой тайны, – ответил я, – помимо той, что лежит в основе всего мира, построенного на взаимопроникновении стихий».
«Но все это сложные и неудобоваримые материи. Гидравлика. Стихии. Мало кого интересует подобная чепуха». Он улыбнулся, отвесил поклон и вернул мне бумаги. «Однако люди непременно будут в восторге от вашего зрелища».
«Что ж, все служит единой цели, Натаниэл Кадман. Я доволен». Тут он запахнул свою синюю бархатную епанчу и вместе со мной зашагал к деревянному амбару, где готовились декорации. Воистину, ты похож на павлина, подумал я: тот тоже чванится своим блестящим оперением, но испачканные навозом ноги выдают в нем простого обитателя птичьего двора.
Когда мы вошли, плотники, столяры и маляры усердно трудились, хотя до нашего прибытия они явно не слишком налегали на работу. Их хлеб достается им нелегко; кроме того, они должны соблюдать осторожность, ибо крушения помостов, сцен и декораций, а также небрежное обращение с механизмами, огнестрельными орудиями и порохом, используемыми в спектаклях, часто влекут за собою увечья и гибель людей. Конечно, кровь есть сок, взлелеявший всех нас, но я не желал бы, чтобы мой собственный отпрыск увидел, как ее проливают вотще. Впрочем, одних благих намерений в сем деле недостаточно, и еще прежде начала работ я собрал для себя маленькую модель из дерева и бумаги – кусочек к кусочку, сочленение к сочленению – и с ее помощью в подробностях разыграл весь спектакль. Ныне, войдя в амбар, я убедился, что подготовка движется согласно замыслу: один помост был расположен на уровне глаз, второй – над ним, а третий – под углом, дабы легче было видеть сцену. Тем временем мастеровые работали с деревом и медью, с оловом и свинцом, создавая такой шум, что я едва мог расслышать собственные мысли. На подмостях были свалены шкивы для облаков, обручи и голубое полотно для неба, а также человеческие фигуры, вырезанные из картона и раскрашенные белым и розовым. Живописец, Робин Микс, трудился не покладая рук, и моему взору предстали готовый дом и улицы вокруг, оконные и дверные проемы, обманный мох и цветы из клея и бумаги. В середине сцены уже появились расписные двойные двери, коим надлежало распахиваться под действием особого механизма; за фальшивой стеной, снабженной величавыми бутафорскими колоннами, были укрыты двигатели и рычаги для поднятия моих фантомов в воздух.
Микс приблизился ко мне и отвесил глубокий поклон.
«Мой добрый доктор, – сказал он, – beso los manos . Как поживаете?» Это был маленький человечек в ладно пригнанной одеже из тафты и с бутоньеркой, запах коей перебивал исходящее от рабочих зловоние.
«Хорошо, слава Богу».
«Не поминайте здесь Бога, мой добрый доктор. В этих стенах стоит такой шум, что меня невольно преследуют мысли об аде. Как и всякий другой, я люблю лицедейства и зрелища, но подготовка к ним может свести с ума!»
Я уже собирался выразить неудовольствие по поводу небрежно брошенной на пол цветной ткани, однако решил не спешить с этим и удостоил его улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99