Мне кажется, что вы дурно поступили со мной».
«Полноте, здоровы ли вы? Да я скорей взбегу на купол Святого Павла или проскачу верхом по всей Венеции. Я никогда бы не причинил вам зла».
Однако румянец покинул его лицо, и я это заметил. «Одри говорит, что вы возвышали голос у постели моей больной жены и бранили ее».
«Бранить человека в таком положении? – Он вспыхнул гневом. – Эта проныра, эта дырявая корзина для сплетен опять возводит на меня напраслину. Она точно верблюд, что не станет пить, покуда не замутит воду ногами, – она не уймется, пока не обольет меня грязью с ног до головы. Пускай я только ваш слуга…»
«Более, много более, чем слуга».
«Но меня то и дело язвят и шпыняют те, кому должно блюсти благополучие ваше и вашей жены».
«Прекрасная речь, мистер Келли. Но мне довелось познакомиться с речами, ее затмевающими. Не вы ли говорили, что когда моя жена умрет, я буду в вашей власти?»
«Уверяю вас, я никогда не говорил ничего подобного».
«Ах да, прошу меня простить. Это ведь слова Джона Овербери». Тут я вынул из кармана найденное в шкатулке письмо, и он отшатнулся в изумлении. «Меня не раз предупреждали, – продолжал я, – что вы питаете неприязнь ко мне и моим домашним. Но я не имел ни одного тому доказательства. Теперь же вы не сможете отрицать, что чинили здесь козни и плели интриги».
«Сударь, – он положил ладони на свою надушенную бороду. – Клянусь, что никогда не замышлял и тени дурного. Этот мерзавец Овербери послал мне письмо без моего ведома и согласия».
«Так зачем же вы спрятали его у себя в комнате? Нет, Эдуард Келли, свет не видел более подлого и низкого лицемера, чем вы!»
Тут он ударился в слезы и поник головой. «Вы знаете, что я всегда стремился быть вам истинным другом, мой добрый доктор. Даже в общении с призраками, хотя я скорее сжег бы все книги в мире, чем погубил свою бессмертную душу!»
«Боюсь, что вы сами измыслили все эти чудеса, всех этих духов и призраков, дабы вернее обмануть меня и завлечь в расставленную вами сеть». Я выбросил вперед руки, и полы моей мантии взметнулись по бокам, точно крылья.
Он обратил на меня неожиданно спокойный взор. «Я сохраню терпение, сэр, и постараюсь снести даже эту обиду. Я и далее намерен творить доступное мне добро, как бы меня ни оскорбляли, ибо никогда не забуду о своем долге и не запятнаю своей чести». Он умолк, видя мое суровое лицо, но потом заговорил снова. «Такова моя доля, и я знаю это. Но я скорее примирюсь с тем, что меня не ценят, нежели унижусь перед кем бы то ни было до мольбы о пощаде. Пусть сей грех останется у вас на совести – я же смиренно склоняюсь под вашей разящей дланью».
Я видел, что злодей думает оправдаться, громоздя ложь на ложь, и что он уже почти погребен под горой кривд и обманов. Я помахал письмом у него перед глазами и разорвал бумажку на три части. «Я изгоняю вас, Эдуард Келли, и отрекаюсь от вас. Я тратил свои деньги на обретение фальшивых надежд и фальшивых друзей и ныне прошу вас не докучать мне более».
«За какую же провинность вы обрушиваете на меня такую кару?»
«Я утверждаю, что вы подло лгали и обманывали меня. Сейчас я говорю лишь о духах, коих вы так ловко изобретали в келье прозрений, но мне еще не ведомо, что содеяли вы против моей жены. Я намерен открыть правду. Можете быть в этом уверены».
«Я не ждал от вас такой бесстыдной клеветы, сударь. Как вы смеете оскорблять меня и обвинять в столь мерзких грехах?»
«Вы сами навлекли на себя этот позор. Довольно препирательств». И я опять указал негодяю на дверь, повелев никогда больше не появляться у меня на пороге.
«Вы обошлись со мной самым бессовестным образом, доктор Ди. И коли я не смогу отплатить вам, то найдутся в стране люди посильней меня, коим будет весьма любопытно узнать о ваших занятиях колдовством и черной магией. Куда как интересно услыхать об искусственном человечке, этом будущем сатанинском порождении!»
Я громко рассмеялся в ответ на его праздную угрозу, заметив, что ни одна живая душа ему не поверит; затем я сказал, что он должен убраться до темноты. Тут он принялся бушевать, заявляя, что не ступит и шагу прочь, покуда я не выплачу ему пятьдесят ангелов за всю его работу. Я не пожелал этого сделать, и он занес руку, собираясь ударить меня. Тогда я воззвал к слугам: «Идите сюда, мне угрожают расправой!» И он наконец ушел с проклятьями на устах.
Дрожа, словно лист под ураганным ветром, я опустился на табурет и в течение некоторого времени не понимал, кто я и что я недавно говорил. Но вскоре ко мне в кабинет постучалась Одри. «Ей все хуже и хуже, – сказала она. – Как начало смеркаться, ей совсем занедужилось: она прямо пылает и не может ни есть, ни пить. Не сойдете ли вы к ней, сэр?»
Тотчас позабыв о Келли, я отправился к жене и сразу увидел, что на спасенье нет никакой надежды. Все ее тело отощало и ссохлось, так что кости почти проступили наружу; она более походила на привидение, чем на живое существо, и, приблизясь к ее кровати, я подавил глубокий вздох скорби. «Я нынче слишком худа, – улыбаясь, молвила она, – но ты уж не серчай на меня».
«Да разве могу я сердиться на тебя, Кэтрин? С каждым днем ты все меньше ешь и спишь, и это меня тревожит. Но и только».
«Ну надо тревожиться. Я стала так легка, что мне теперь не нужны ни сон, ни пища. Иногда мне чудится, будто я взмываю в воздух в каком-то ином облике».
«Быть может, позвать сюда Одри, чтобы она сыграла для тебя какую-нибудь песенку или мелодию па клавесине? Он стоит там, за занавесью, и пылится».
«Нет, нет. От музыки я расплачусь. Теперь я слышу в ее звуках, как возрастает и гибнет все сотворенное».
«Но ведь в ней есть и истинная гармония.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99