Джайлса-на-Полях, есть старый полуразрушенный монастырь, который в недавние годы сделался богадельнею и лечебницей для престарелых; в субботу спозаранку я отправился туда через Холборн и Брод-Сент-Джайлс, так как получил известие, что отец мой уже при смерти. Это было краткое, но приятное путешествие, по Ред-Лайон-филдс и далее, мимо Саутгемптон-хауса; в это зимнее утро дыханье животных паром поднималось в воздух, а деревянные обручи на бочонках с водой, высокой кучею наваленных у канала на Друри, казалось, вот-вот лопнут. Все вокруг было переполнено жизнью, и на холоде я острей ощущал биение собственной крови. Это наиболее духовная из всех жидкостей, и потому дух мой был свеж и бодр; я даже принялся напевать песенку «Старик – он что мешок с костями».
Больница Св. Мартина, прежний монастырь того же имени (названный так оттого, что рядом лежит поле Св. Мартина), – строенье весьма древнее, возведенное, я полагаю, во времена первых Генрихов. Вход туда расположен в обветшалой башенке у обочины дороги, и, проезжая под аркой, я чувствовал запах старого камня и холод иной природы, нежели утренний морозец. Навстречу мне выбежал слуга. На нем была куртка буйволовой кожи, усаженная жирными пятнами – следами пищи, которую он, должно быть, ронял с бороды. «Приветствую вас, сэр, – сказал он. – Пусть Бог пошлет вам удачи. Вы, верно, зазябли? Нынче на дворе и мороз, и снег, так что пожалуйте-ка в стряпную. Прошу вас, сэр, обогрейтесь, покуда я кликну хозяина». Он провел меня по развалившейся галерее в сводчатую комнату, где весело пылали два очага, однако я не мог выбросить из головы думы о церкви без крыши, стоявшей неподалеку, – она была столь печальна и заброшенна, что служить в ней взялся бы разве что сам Дьявол.
Довольно скоро ко мне вошел содержатель лечебницы, недурной малый по имени Роланд Холлибенд. «Да благословит вас Бог, доктор Ди, – сказал он. – Мы вам рады». Он знал меня вполне хорошо, ибо я отдал сюда своего отца благодаря любезности лорда Гравенара: отец управлял поместьем сего славного лорда близ Актона, и, к моей великой радости и удовольствию, наш господин согласился похлопотать о нем в его нынешнем плачевном состоянии. Я желал проводить свои дни в покое и уюте, и видит Бог, что натыкаться на отца за каждым поворотом и в каждом коридоре моего Кларкенуэллъского дома было бы немыслимо. А поскольку прочие члены нашего семейства уже отошли в иной мир, я почел за лучшее подыскать ему пристанище, где он ожидал бы кончины, никому этим не досаждая. «Ваш батюшка очень плох, – промолвил Холлибенд. – Он все время отчего-то тревожится и дрожит как осиновый лист».
«Ладно, ладно, – отвечал я, – если он уйдет первым, то мы последуем за ним позже».
«Вашими устами глаголет сама мудрость. Но мне жаль, что я не могу сообщить вам ничего более приятного».
«На одну счастливую весть приходится тысяча печальных».
«Прекрасно сказано, воистину прекрасно. А теперь не угодно ли вам пройти к нему?» Он снова повел меня в галерею, до сих пор хранящую следы разрухи и беспорядка после недавних чисток , затем мы с ним миновали грубую каменную лестницу и вступили в длинную залу, где было так много толстых колонн, что она более всего напоминала крипту. Вдоль обеих ее стен тянулись убогие койки и тюфяки, на коих возлежали престарелые страдальцы, однако Холлибенд двигался меж ними весьма живо, приговаривая: «Дай вам Бог славного утра», и «Как ваше здоровьице?», и «Не отяготил ли вас вчерашний ужин?» Воздух тут был столь спертым и затхлым, что я поднес к лицу платок, и это вызвало у него улыбку. «Согласно воле милорда Гравенара, – сказал он, – ваш батюшка содержится особо от прочих». Я следовал за ним по пятам, покуда мы не добрались до маленького закутка, или каморки, которую отделяла от общей залы деревянная ширма с искусной резьбой. Внутри были гладкие каменные стены; несомненно, прежде эта комната служила чем-то вроде часовни.
Мой отец отдыхал в постели, сложа руки на груди, и я сразу заметил на его коже черные и красные пятнышки – одни покрупнее, другие помельче, похожие на брызги чернил. Я приблизился к нему, и он с любопытством посмотрел на меня.
«Как вы себя нынче чувствуете, отец?»
«Не слишком хорошо».
«Вы с каждым разом выглядите все лучше».
«Откуда вы это взяли?"
«Я сужу по вашим румяным щекам».
«Нет, сэр, нет. У меня было пять или шесть приступов горячки – она вывернула мне нутро, и я очень ослаб. Я и теперь не пришел в себя, ибо до сих пор не нарушал поста».
«Что ж, вы крепкий человек. Бог ниспошлет вам счастливую и долгую жизнь».
В его взоре все еще сквозило любопытство, но речь стала менее гладкой.
«По-моему, я уже встречал вас однажды, сэр, да не упомню где. Не в Лондоне ли?»
«Вы правы, я из Лондона, хоть родился не там».
«Осмелюсь ли я спросить, как вас зовут?»
На миг мне почудилось, что он смеется надомною, но на лице его было написано такое замешательство, что я воздержался от грубости. «Полагаю, мое имя вам известно».
«Право? И как же величают вас люди?»
«Они величают меня по-разному, но мое подлинное имя доктор Ди». Я отступил от его кровати и заметил, что Холлибенд внимает нашей беседе с большим интересом и удовольствием; однако, встретя мой взгляд, он поклонился и вышел из комнаты. Но Боже мой, что это за смутные очертания на стене позади него, лишь теперь у виденные мною? С испугу мне померещилось, будто там, обратив ко мне лик, сидит какое-то чудище. Но затем я понял, что это древо жизни, изображенное в далекую пору (несомненно, монахами сего монастыря) и ставшее ныне как бы частью самого камня; полустертые пятна, в коих я узнал ветви и животных, были сплошь изборождены трещинками и покрыты налетом неумолимого времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99