Вначале Чарльз досадовал на все эти разногласия, зато потом он только обрадовался: ведь это означало, что все возможно. Раз нет никаких истин, то истинно все. Чарльз опять вернулся к своему предисловию, но, прочитав слова: «Печальное паломничество его жизни», он воззрился на них в недоумении. Откуда они взялись? Он на миг закрыл глаза, будто перед ними пробежала тень, а потом почти сразу же принялся лихорадочно писать дальше. В ручке, которой он пользовался, кончились чернила, но ему так не терпелось продолжать, что он просто стал сильнее вдавливать перо в бумагу, чтобы слова процарапывались на ней. Внезапно перед ним ясно предстала целая жизнь Чаттертона, и он с удвоенной силой записывал свое откровение пустой ручкой. Он как раз завершил последнее предложение, когда зазвонил телефон, и, пребывая в воодушевлении, он поднял трубку с громким «Алло! Алло!», на манер какого-нибудь комика из мюзик-холла.
Или так, во всяком случае, показалось Хэрриет, которая ответила:
– Да-да! Я слушаю!
– Хэрриет?
– Да, а в чем дело?
Чарльз теперь совсем расслабился.
– Нет. Мне кажется, это вы звоните мне.
– Ну, это просто совпадение. – Хэрриет стояла на одной ноге, а второй отгоняла мистера Гаскелла, который норовил запрыгнуть на боковой столик, где была разложена всякая «вкуснятинка».
– Чудесный денек, Хэрриет? Апрель и ласка теплых ливней.
– Ты это брось, – Хэрриет обращалась к коту.
– Да нет. Правда.
– Я знаю, что правда. – Она попыталась объясниться: – Я просто разговаривала тут с мистером Гаскеллом.
– И он вам об этом рассказал?
Хэрриет громко расхохоталась, но потом резко остановилась.
– Чарльз, милый, мне нужно с тобой поговорить. – Она заколебалась, потому что не могла сразу решить – стоит ли ей упоминать о своей встрече с Вивьен накануне, поскольку собиралась действовать, как они с ней сговорились. – Я думаю, нам можно некоторое время попочивать на лаврах. А мемуары подождут, как ты думаешь? Мы сейчас оба такие усталые.
– Усталые?
– Ну да, утомленные, изможденные, заморенные, зачуханные, затраханные. – И потом добавила: – Разумеется, я все равно буду тебе платить.
Чарльз так упивался своей неожиданной способностью писать о Чаттертоне (последние несколько дней он только и делал, что смотрел в окно или спал), что он едва прислушивался к ее словам.
– Как хотите, Хэрриет, это уж вам решать.
– Думаю, что да. – Она снова поколебалась. – А как там с Чаттертоном?
– Ах да, кстати говоря… – Чарльз заулыбался Эдварду, который, заслышав перемену в отцовском голосе, вернулся в комнату. Он поманил сына и обвил его рукой за плечи, продолжая разговаривать с Хэрриет. – Кстати говоря, я задумываю торжество. Я почти что начал. Шпинат. Закончил. Я почти что закончил. – Он теснее обнял Эдварда, когда сын попытался вырваться.
– Хорошая новость.
– Я подумываю об ужине в местном индийском ресторане. В пятницу, на той неделе.
– Буду. Обожаю все острое. – Хэрриет высунула язык в отвращении. Люблю, когда жжется.
Эдвард уже вырвался из объятий отца, и теперь, чувствуя его возбуждение, маршировал по комнате и выкрикивал: «Пятница, тринадцатое! Пятница, тринадцатое!» Но он притих, когда Чарльз, положив телефон на место и вернувшись к своему столу, чуть слышно застонал. Слова, которые он недавно старался глубоко врезать в бумагу, куда-то исчезли, оставив лишь несколько дыр и полосок; все его мысли о Чаттертоне испарились. С намеренной неспешностью он вынул из ящика другую ручку; аккуратно положил чистый лист бумаги на стол; спокойно уселся на стул; и все это время он силился вспомнить – что же он успел записать. «Чаттертон», – написал он, а затем остановился. На улице играли дети; они выкрикивали словечки, словно взлетавшие вверх, к солнцу. Старый дом дрожал под тяжестью собственного веса.
Когда Чарльз поднял глаза, он увидел, что возле его стола стоит Эдвард; должно быть, он опять уснул.
– Привет, детка. В чем дело?
Некоторое время оба молчали.
– Пойдем прогуляемся, пап. – Он крепко прижал к бокам руки, а потом повторил выражение, которое часто слышал от матери: – Нам нужно подышать свежим воздухом.
Он зашагал обратно в свою комнату, и Чарльз пошел за ним; тогда-то он и увидел, что на кровати лежит Чаттертон.
Когда первый миг слепого ужаса миновал, он понял, что это портрет Чаттертона: должно быть, пока он спал, Эдвард взял картину с прежнего места за письменным столом и водрузил сюда, поверх кровати. Он уже приготовился забрать картину, как вдруг сын поднял руку и остановил его.
– Я хотел, чтобы он уснул, – сказал он.
Чарльз по-настоящему заинтересовался.
– А почему он должен засыпать?
– Потому что он смотрел на тебя.
– Откуда ты знаешь?
– Разве ты не видишь? – Эдвард указал на портрет, и Чарльз на миг ощутил тревогу. – Разве ты не видишь, что он старается тебе навредить?
Чарльз подошел к холсту и отвернул его изображением к стене.
– Он не может мне навредить. Он умер.
– Откуда ты знаешь, папа? – Эдвард говорил медленно, словно его отец был ребенком, которого ему приходится убеждать очень ясными доводами. – Он ведь жив на картине, правда?
– Видеть – значит верить, – сказал Чарльз почти что самому себе. Он схватил Эдварда за руку. – Знаешь что? Давай так условимся: если я покажу тебе картину, где он мертв, тогда ты мне поверишь?
Эдвард засомневался, подозревая, что в этом вопросе таится ловушка.
– Ну, может быть.
– Давай же. Так и договоримся. – Его отец был очень настойчив. – Тогда ты поверишь, что он действительно умер?
Эдвард взглянул сначала на холст, потом на отца:
– Идет.
– Ну хорошо, Эдвард Неуверенный, тогда отправляемся в путешествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103