И чем больше она предавалась таким мыслям, тем больше ей казалось, что ее в этой комнате уже нет…
Очнувшись, она взглянула на своего кота, который, свернувшись клубком, дремал на нижней полке книжного шкафа. Он тут же встревоженно приоткрыл один глаз. «Матушке осточертело все это, – сказала она. – Пусть бы все это сгорело». А заодно сгорела бы и вся ее жизнь, исчезнув в ярком пламени, колеблющем воздух.
Тут дверь приотворилась, и Хэрриет замерла. Показалась рука, затем лоб, затем пара глаз, а затем послышался тонкий голосок:
– Ах, мисс Скроуп, я, собственно, думала, что вы спите. – Это была Мэри, новая помощница Хэрриет.
Та поднялась со стула с видом чрезвычайного достоинства.
– Я не храпела. Я разговаривала с мистером Гаскеллом.
– Мне очень жаль…
Хэрриет скрестила руки на груди.
– Жалеть тут не о чем. Ведь меня же не изнасиловали, а в рот не забили чулок – не правда ли, дорогуша?
Мэри сочла, что та обращается к коту, и сочувственно улыбнулась ему, входя в комнату.
– Вам бы, собственно, чего-нибудь хотелось, Хэрриет?
Хэрриет поморщилась: она разрешила этой молодой женщине звать ее просто по имени, но теперь раскаялась в этом. В ее слабеющем сознании мелькнула мысль о том, что было бы неплохо раздеть эту нахалку до белья и как следует выпороть. Она благодушно улыбнулась:
– Нет, дорогая, благодарствую. Я полностью одета и довольна жизнью. Она нагнулась и потрепала мистера Гаскелла за рваное левое ухо. – Ведь Матушка весела как никогда, правда?
Неожиданный порыв ветра, ворвавшийся из-за растворенной двери, заставил затрепетать ноздри Хэрриет, и она в тревоге обернулась к Мэри:
– Что это за запах такой в комнате, а? – Она встала на четвереньки и принялась обнюхивать ковер. Мэри на секунду опешила, но потом в порыве доброхотства тоже опустилась на колени и понюхала воздух в нескольких подозрительных углах. Ей казалось, что она уже научилась понимать свою работодательницу, и она вознамерилась не удивляться ни ее словам, ни поступкам. Она прочла все ее романы, которые в разговорах с друзьями характеризовала как «занимательные, собственно», хотя втайне ужасалась иным особенностям фантазии Хэрриет.
Так они ползали гуськом по ковру, пока не столкнулись задами. Хэрриет сердито взглянула на помощницу.
– Что тебе вздумалось делать с моей задницей? Тут не позволено шарить никому, кроме меня. – Мэри неловко поднялась, по-прежнему умудряясь улыбаться Хэрриет, которая теперь пробовала на вкус клочок ворса, отставший от ковра. Она решила сохранять на лице эту улыбку до тех пор, пока Хэрриет не встанет и не увидит ее: Мэри хотелось показать ей, как она ею очарована и покорена. Наконец Хэрриет поднялась и пробормотала:
– Должно быть, просто померещилось. Мне в последнее время много всего мерещится.
Она с облегчением обернулась к Мэри:
– Ну что, может, послушаем музыку? – и подмигнула. – Вы, молодые, всё знаете про пищу любви, разве не правда? – Она нажала на кнопку своего переносного радиоприемника «Грюндиг», и тут же комнату наводнили звуки популярной мелодии. – Мистер Гаскелл! – проговорила она с мягким укором как будто это кот злонамеренно включил не тот канал, – и, вытянув руки, попыталась схватить его, но кот с мяуканьем выбежал из комнаты. – Засранец! – прокричала она, глядя, как животное скрывается за дверью. Затем она с нарочитым видом настроила движок на радиостанцию классической музыки, и некоторое время они молча внимали песенному циклу Шумана. Хотя музыка чаровала романтической гармонией, а в песне что-то говорилось о пропавшем попугае, – лицо Хэрриет принимало все более каменное выражение. Она рассеянно протянула руку, чтобы погладить кота, но нащупала лишь воздух. Но и это, казалось, несколько утешило ее. – Что же Матушке делать? пробормотала она в пустоту. – Как ей следует быть?
Мэри, всегда готовая хоть как-то отозваться, решила, что на сей раз Хэрриет обращается к ней.
– С запахом, вы хотите сказать?
Казалось, Хэрриет не расслышала. Она резко выключила радио – как раз в тот миг, когда попугай уже должен был возвратиться с детской туфелькой в клюве.
– Ты допечатала мои записи, милая?
Наконец Мэри поняла, о чем говорит Хэрриет, и немедленно оживилась.
– Да, конечно. И мне представляется… – На протяжении последнего месяца Мэри Уилсон ежедневно усаживалась с магнитофоном, помещавшимся как-то неловко и шатко у нее на коленях (она пыталась было показать, что ничего не смыслит в технике и прочих современных хитростях, но одного взгляда Хэрриет оказалось достаточно, чтобы разубедить Мэри в том, что это возвысит ее в глазах нанимательницы), пока Хэрриет вслух – громким, хотя порой и дрожащим голосом, – вспоминала о своем литературном прошлом. Лягут ли эти воспоминания в основу автобиографии, которую как-то в минуту уныния предложил ей написать ее издатель, или превратятся в какой-нибудь дневник, – Хэрриет еще предстояло решить. Разумеется, если вообще зайдет речь о таком решении.
– И мне представляется…
– Да-да? И что же тебе представля-ается?
Мэри не обратила внимания на тон Хэрриет. Она лишь недавно закончила изучать английскую литературу в Оксфорде, и ей не терпелось выказать премудрость, приобретенную на университетских занятиях.
– Мне представляется, что они крайне неверно истолковали модернизм.
– Кто же эти они, дорогая, позволь полюбопытствовать? – Хэрриет все время придиралась к этому местоимению, говоря, что в подобном значении оно «плоско как доска».
Мэри запнулась.
– Ну, академики, которые дали ложную оценку… – Она сама толком не знала, что собирается сказать, и Хэрриет прервала ее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103