Относись к своим героям совершенно безразлично - в этом, отчасти, и заключается творческая сила. Сам творец должен оставаться безучастным, ибо как только с губ его сорвется крик "Да свершится!", те, кого он сотворил по своему образу и подобию, сразу же попытаются низвергнуть его с той высоты, на которой он стоит, и принизить своим почитанием. Твое отношение к ним должно быть исключительно трезвым, более независимым и свободным и менее строгим. Ты, кажется, готов ради них чересчур сблизить свое понимание истинного и ложного. Твои рассказы проникнуты изяществом. Побольше свободы - вот что необходимо сейчас твоим героям. Ты, вероятно, недоумеваешь, зачем я повторяю эти общие места. Во-первых, о самой технике письма - а тут твои успехи феноменальны, ты почти, а может быть, и уже добился кристальной точности и ясности, - мы с тобою так много говорили, что вряд ли я могу поведать что-либо новое, доселе тебе не известное. И во-вторых, это не такие очевидные соображения - не такие уж и общие места, как может показаться. Их можно даже назвать сущностными, ибо навеяны они изучением всего написанного как единого целого. Я прочел все твои книги, и вот какие мысли - пусть обрывочные, беглые и сумбурно изложенные - они навеяли на меня. Писатель, из-под чьего пера когда-то вышли "Четыре ветра", написал теперь "Человека из Девона", который стал для меня источником огромного удовольствия. Эта книга подтверждает мои воззрения, мое мнение и мою оценку; поддерживает мою любовь к тебе, которому я верил и верю. Вот в чем все дело: верю. Ты достиг того уровня, когда я вряд ли смогу быть тебе чем-нибудь полезен - разве только своей верой. А моя вера в тебя сейчас крепка как никогда, независимо от того, сочтешь ли ты мои замечания убедительными или нет. Можешь не соглашаться с тем, что я сказал в этом письме, однако в главном наши убеждения сходятся.
Эдварду Гарнету Пент-фарм, 12 ноября 1900 г.
Дражайший Э., Ты великолепен и великодушен. Да! Ты затронул больное место. Деление книги на две мало связанные между собой части, а именно на это направлено острие твоей критики, еще раз доказало мне, как поразительно глубоко ты способен проникать в самую суть вещей. Сделанный тобою разбор ярко и точно выражает словами невысказанные мысли каждого читателя, равно как и мои собственные. Да, действительно, таков эффект, производимый этой книгой, - эффект, который ты сумел описать, тогда как другие способны только почувствовать его. Согласен, меня ожидала великая победа, а преуспел я лишь в том, что выдал себя с головой. Мало кому дано было это увидеть, однако ты заметил, как роман снова превращается в ком глины - глины, которую я извлек со дна ямы, одержимый идеей вдохнуть в это месиво великую жизнь. Я позволил своему замыслу провалиться с треском и ничего более. Главный недостаток книги (причина и следствие) - отсутствие силы. Я не имею в виду "силу", о которой обычно говорят критики, а подразумеваю свет воображения. Мне хотелось, чтобы простые события вспыхнули ярким, ослепительным пламенем. Что у меня вышло, тебе, увы, известно. Все, хватит! Мне не хватило мощи, чтобы вдохнуть в мою глину истинную жизнь - жизнь раскрывающуюся . Я был дьявольски амбициозен, однако дьявольского во мне, к несчастью, маловато. "Изгнанник" - это куча песка, "Негр" - брызги из лужи, "Джим" - ком глины. Смею предположить, что мой следующий подарок нетерпеливому человечеству обратится в камень, прежде чем я захлебнусь в грязи, которой не смогу придать сходства с жизнью, как бы ни лез вон из кожи. Бедное человечество! Поплачем о нем... Однако посмотри, как все более и более надрывно звучат мои слова! Этот пафос по сути есть своего рода победа, недосягаемая для уколов критики. Подобно философу, кукарекающему во Вселенной, я почувствую, если меня окончательно раздавят. А сейчас я чувствую себя избитым, чрезвычайно уязвленным, чрезвычайно униженным, но и только. Таково воздействие на меня этой книги... Воздействие, сокрытое от чужих глаз. Унижение. Но не угасание. Пока еще нет. Вы все так великодушно поддерживаете меня, что я просто обязан жить. Ведь рядом всегда находишься Ты, не унывающий никогда. Я получил удивительное письмо от Лукаса. Потрясающе! Этим утром пришло письмо от Генри Джеймса. Ты втирал в мои раны живительный бальзам, покуда они не зажили. И поэтому я все еще жив. Придет время, когда у тебя более не будет сил подслащивать правду и лукавить ради моего спокойствия. Тут-то мне и настанет конец. Главное, не падай духом! Держись! Горячо молю тебя - держись как можно дольше! Посылаю тебе письмо Генри Джеймса. Это глоток из Источника Вечной Молодости. Ну не правда ли, это писал юноша? Какое воодушевление! Удивительная личность! И его послание - частица дивного труда! Я уверен, что письмо носит очень доверительный характер. Только тебе я отваживаюсь показать эти строки - сохрани его тайну ради нас обоих. Пожалуй, вот и все. Прочел "Петербургские рассказы". Ого! Это нечто! Об этой книге многое можно сказать, но скажу только одно: она написана! Она есть! Настоящая вещь, неопровержимая, основательная и живая. Не на песке построенная. Надеюсь, что автор не откажет мне в любезности принять самые дружеские поздравления! P. S. Умоляю, отошли мне обратно автограф Джеймса заказной почтой. Большой привет всем вам троим. Мы просто должны увидеться в ближайшее время.
Уильяму Блэквуду Пент-фарм, Станфорд-под-Хисом, графство Кент, 31 мая 1902 г.
Уважаемый мистер Блэквуд, Сразу же по возвращении сажусь за письмо. Хочу поблагодарить Вас за то, что Вы столь любезно и терпеливо согласились меня выслушать. В положении, оказавшемся для меня столь болезненным ("просителем" всегда быть неприятно), Ваше дружеское отношение приобретает еще большую ценность, и я пишу прежде всего, чтобы поблагодарить Вас.
1 2 3 4 5 6