На самом деле один мой друг из Скотланд-Ярда спрашивал, не могли бы вы помочь в расследовании.
– Что же я могу сделать для Скотланд-Ярда?
– Я не знаю точно, но Джек Оксби – это он служит в Скотланд-Ярде – хочет знать, не смогли бы вы навестить его в Лондоне на следующей неделе. Оксби говорит, что это срочно. Он собирался сам прилететь в Нью-Йорк, но у него не получилось, и я в каком-то смысле замещаю его. Вы бы не могли встретиться с ним?
Ллуэллин добродушно рассмеялся:
– Я не собирался ехать в Лондон так скоро. Может, расскажете мне побольше?
– Только то, что Джек знает о вас и о вашей картине. Что именно он задумал, я не знаю. Ничего опасного, но для вас это будет что-то новенькое. Даже волнующее, раз здесь замешан Оксби.
– Этого-то мне и не хватает. – Ллуэллин повернулся к Астрид. – Ты говорила, что у тебя не ладится с твоим антиквариатом, милая. Как насчет Лондона на следующей неделе?
– Было бы здорово.
– Как мне связаться с Оксби?
Тобиас вручил Ллуэллину конверт.
– Все здесь. Номер телефона и факса. Кстати, в последние несколько лет Сезанна продавали?
– Один из его пейзажей будет выставлен в декабре на аукционе в Женеве, – сказал Ллуэллин. – Это уже что-то покажет.
От бара отозвался Берьен:
– Сезанн?.. В Женеве? Вы уверены?
– Сегодня утром прислали анонс.
Ллуэллин обратился к Астрид:
– Будь добра, найди ту брошюру на моем рабочем столе.
Астрид взяла глянцевую брошюру и вручила Берьену, который развернул ее в цветной лист размером с газетную страницу.
– Не понимаю, как это Колье решился выставить Сезанна на продажу. Наверное, какая-нибудь второсортная картина.
– Вовсе нет, – сказал Ллуэллин. – Она из парижского собрания Ганеи.
– Вы это читали? – спросил Берьен, помахивая брошюрой.
– Проглядел.
– Лучше прочтите, потому что, вероятно, там будет еще один Сезанн.
Он передал брошюру Ллуэллину, указывая пальцем на низ страницы.
Ллуэллин прочел вслух:
– «Возможно, что, кроме „Сада Ферма в Нормандии" Сезанна, будет предложен автопортрет художника. Полная информация и документация на картину будет включена в каталог, который можно будет приобрести на аукционе».
– Боже мой, – сказал Берьен, – это вызовет скандал на встрече по вопросам безопасности.
Астрид села на подлокотник кресла Ллуэллина и положила руку ему на плечо, затем медленно опустила ее, их пальцы переплелись.
– Мы можем слетать в Лондон и посмотреть, что они там надумали. Тебе там понравится.
Астрид сжала его руку.
– Где?
– Не скажу, – улыбнулся он. – Это будет сюрприз.

Глава 27

Было позднее утро, когда Леток припарковал свой серебристый «порше» за домом Вейзборда и велел длинноногой девице, которая сидела рядом, сходить в гараж и «посмотреть, там ли стоит тачка старого урода». Темные очки прикрывали его больные глаза. Длинноногая доложила, что в гараже машины нет, и они пошли вокруг дома к входу. Леток несколько раз постучал в дверь медной колотушкой в форме головы ревущего льва. Дверь открыла экономка Вейзборда. Леток оттолкнул ее и приказал девице следовать за ним, назвав ее Габи.
Он осмотрел комнаты на первом этаже, подошел к буфету за бутылкой вина и бокалами, потом остановился в кабинете Фредерика Вейзборда. Когда-то это была гостиная, потом библиотека и, наконец, кабинет. У одной стены в ряд стояли шкафы, на другой висели полки, на столе у окна лежала почта, были сложены толстые папки. Между столом и окном размещались этажерка и огромное крутящееся кресло, слишком большое для Вейзборда; в него и сел Леток, потребовав у экономки еще льда. В кабинете был порядок, Вейзборд мог в любой момент достать любую папку или письмо, но висел тяжелый затхлый запах, приправленный табачным дымом, который уже впитался в выцветшие занавески и замусоленный ковер.
На полу перед большим креслом стоял металлический баллон с клапанами наверху и длинной прозрачной пластиковой трубкой. К ней крепились ремни и зажим для носа. Баллон с кислородом был новеньким, судя по поблескивавшей зеленой краске.
Экономка поставила ведерко со льдом на стол и отошла, незаметно наблюдая за Летоком, очевидно, довольная тем, что его лицо распухло и покрыто ожогами – все еще болезненными. Леток завернул лед в полотенце и приложил к лицу успокаивающий компресс. Он развалился в огромном кресле, великоватом даже для него.
– Когда Вейзборд придет домой? – спросил Леток. Экономка развела руками:
– Non lo so, presto? Non lo so, presto? – Не знаю, скоро? (ит.)


– Говори по-французски, ты, итальянская сучка, – заорал он на нее.
– Меня зовут Иди, – рассерженно сказала экономка. – Я не знаю, потому что он не говорит, когда придет на обед.
Леток решил подождать. Он передал холодное полотенце Габи и потребовал, чтобы она отжала его и протерла ему лицо, особенно аккуратно возле глаз. Габи жаловалась, что она устала и она не может спать с тех пор, как очнулась от того, что «там было в игле, которую высокий идиот вколол в руку».
– В тебя-то вкололи иглу, и ты уснула; тебе просто повезло! Я не мог дышать после того, что он со мной сделал, и сейчас мне хочется вырвать свои глаза на фиг. Я внутри весь истекаю кровью, я это чувствую, здесь! – Он приложил ладонь к горлу.
Когда вино закончилось, он криком приказал Иди принести еще бутылку, но она не хотела, чтобы он оставался в доме. Вместо этого Иди стала греметь посудой на плите и шумно готовить Вейзборду еду, и скоро воздух наполнился ароматом чеснока и черных оливок, кипящих в масле. Этот аромат возбудил аппетит Габи, но был отвратителен для Летока, который жаловался, что Иди не несет вина.
Габи сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99