Габриель рассказывал ему историю покупки Пятницы, и отец вел себя самым светским образом: он даже изображал интерес к словам Габриеля, которого, уверена, на деле не испытывал.Пятница был еще слаб, однако сделал попытку приподняться в корзинке. Он был искренне рад видеть Габриеля, который почесал его за ухом своими длинными, изящными пальцами.– Он вас полюбил, – заметила я.– Но вы все равно занимаете первое место в его сердце.– Я первой его увидела, – напомнила я, – и теперь никогда с ним не расстанусь. Вы разрешите мне отдать вам ту сумму, которую вы уплатили цыганке?– Об этом не может быть и речи.– Но мне бы хотелось, чтобы он был только моим.– А он и так только ваш. Это подарок. Но, если позволите, я буду справляться о его здоровье.– А это неплохая мысль – завести в доме собаку, – проговорил отец, подходя к нам и заглядывая в корзину.Так мы и стояли, когда Мэри вкатила в гостиную чайный столик, уставленный тарелками с горячими лепешками, хлебом, маслом и пирогом. Я принялась разливать чай из серебряного чайника, чувствуя себя такой счастливой, какой ни разу не была со дня приезда из Франции и какой обычно бывала только в обществе дяди Дика.Только много позднее я поняла причину своей радости: в доме наконец появился кто-то, нуждавшийся в моей любви. У меня был Пятница. Тогда я еще не знала, что у меня уже был и Габриель.
На протяжении следующих двух недель Габриель регулярно наезжал в Глен-Хаус. К концу первой недели Пятница совершенно поправился: его раны затянулись, а хорошее питание довершило лечение. Спал он в корзинке в моей спальне и ходил за мной по пятам всюду, куда только мог. Жизнь моя совершенно преобразилась.Пятница желал быть не только моим спутником, но и защитником. Его блестящие глаза глядели на меня с обожанием. Он помнил, что обязан мне жизнью, и его преданность не знала предела.Мы совершали прогулки вдвоем – я и Пятница. Только выезжая верхом, я оставляла его дома, и когда возвращалась, он бросался ко мне с такой горячей радостью, какую прежде проявлял при встречах со мной только дядя Дик.Габриель все еще жил в «Черном Олене» и не торопился уезжать, что меня несколько удивляло. Вообще многое в нем было мне непонятно. Даже когда Габриель, казалось, откровенно рассказывал о себе, я чувствовала, что он чего-то не договаривал. Он явно хотел в чем-то признаться, порой слова готовы были сорваться с его языка, но каждый раз он не решался; должно быть, на душе у него лежала какая-то мрачная тайна, в которой он и сам не разобрался до конца.Мы с Габриелем очень сблизились, да и отец, казалось, был к нему расположен – во всяком случае, не выказывал неудовольствия по поводу его частых визитов. Слуги привыкли к нему, и даже Фанни не ворчала, только следила, чтобы соблюдались приличия и мы не оставались наедине.По прошествии недели Габриель заявил, что скоро покинет наши места, однако минуло еще семь дней, а он по-прежнему был с нами. Судя по всему, он обманывал сам себя, откладывая отъезд со дня на день, изобретая всяческие предлоги.Я ни о чем не расспрашивала его, хотя, разумеется, меня снедало любопытство. Это был еще один из усвоенных мной жизненных уроков. В пансионе любопытство окружающих часто заставляло меня испытывать мучительную неловкость, и я взяла за правило не ставить в подобное положение других. Я не лезу в чужую душу, а жду, когда мне ее раскроют добровольно.Вот почему мы говорили главным образом обо мне, ибо Габриель не отличался особой щепетильностью в отношении других, и – странное дело! – я ничего не имела против. Я рассказывала ему о дяде Дике, герое моего детства, весельчаке со сверкающими зелеными глазами и черной бородой.Однажды, слушая меня, Габриель заметил:– Должно быть, вы с ним в чем-то похожи.– Несомненно.– Насколько я мог понять, он человек, твердо намеренный взять от жизни все. То есть он действует, не задумываясь о последствиях. Вы тоже?– Пожалуй. Он улыбнулся.– Вот и мне так показалось, – проронил он, и в глазах его появилось выражение, которое я описала бы как «отстраненное»' он словно бы видел меня не здесь, рядом с собой, а в каком-то другом месте и при других обстоятельствах.Мне показалось, что сейчас Габриель наконец заговорит откровенно, но он хранил молчание, и я не стала настаивать, боясь отпугнуть его. Интуиция подсказывала, что лучше подождать.Однако я уже поняла, что Габриель – необычный человек, и это, безусловно, должно было послужить мне предостережением. Но одиночество и царившая в нашем доме атмосфера душили меня, я тосковала по другу одного со мной возраста – и загадочность Габриеля окончательно покорила меня.
Нам нравилось, выехав на пустошь, стреножить лошадей, устроиться в тени какого-нибудь валуна и полеживать, закинув руки за голову и лениво болтая. Фанни, без сомнения, сочла бы это верхом непристойности, однако я презирала условности. Габриеля это приводило в восторг, и только позднее я поняла почему.Встречались мы обычно в условленном месте – мне были невыносимы хитрые взгляды Фанни, которыми она одаривала Габриеля, когда он появлялся в доме. В нашем маленьком, замкнутом мирке невозможно было ежедневно проводить время в обществе молодого человека и не стать предметом пересудов. Иногда я задавалась вопросом, понимает ли это Габриель, а если понимает, то испытывает ли он такое же смущение.Писем от Дилис не было уже несколько недель – вероятно, она была слишком поглощена собственными делами. Я же как раз решила, что могу наконец ответить ей, сейчас мне есть что сообщить. Я подробно описала Пятницу, и историю его появления, и свою привязанность к нему;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89