«О Господь, если б Ты знал, как мне осточертело убивать». Ника начало тошнить от запаха крови. Впервые за шестнадцать лет, проведенных на войне, он понял, что наступила пора рвать с прошлым, начинать новую жизнь.
Если небрежно оброненные Лусеро слова об их общем родителе правдивы, то у Ника, значит, есть какие-то родственники и, может быть, местечко, куда можно приткнуться. Впрочем, это полный абсурд. Ему пришлось достаточно навидаться высокомерных гасиендадо, чтобы ясно представить себе, как встретят в их среде личность, ему подобную, каким бы удивительным внешним сходством он ни обладал со старым развратным грешником.
Кроме того, у Ника была и собственная гордость. За всю свою прежнюю жизнь Николас Фортунато ни разу ни у кого не попросил милостыни и не собирался начинать заниматься этим в зрелом возрасте.
Сквозь языки пламени походного костра он глядел на сводного брата, беспечно развлекавшего приставшую к отряду женщину, беззастенчивую шлюху с похотливыми ужимками и копной вьющихся черных волос. Картина того, как Лусе насилует испуганную девчонку возле трупа ее отца, вновь возникла в памяти Ника. Его братец любил, чтобы женщина сопротивлялась перед тем, как он брал ее силой. Служба у Маркеса привила ему вкус к насилию, равно как и к безудержному пролитию чужой крови, к бессмысленной и нескончаемой резне. Чувство близкой опасности возбуждало Лусеро, он уже не мог жить без стрельбы и был разочарован, если какой-нибудь занятый хуаристами городок сдавался без боя. Особенно ему нравилось проникать скрытно во вражеский лагерь, балансируя, как канатоходец, на ниточке между жизнью и смертью, устраивать там панику, уничтожать часовых и широко открывать ворота атакующим товарищам по оружию.
На прошлой неделе Лусеро пробрался в Тампико, где временно правили хуаристы, и заложил динамит в здание таможни. Заряд взорвался раньше времени, Альварадо схватили и повели на расстрел.
Ник верхом на стремительном Петре проскочил через посты, паля из двух револьверов сразу, и оба они благополучно ускакали, преследуемые осиным роем жалящих пуль.
Лусеро был дьявольски удачлив. Многие из бойцов, особенно мексиканцы, дали ему прозвище Эль Диабло. Дьявол! Причудливая ирония заключалась в том, что имя Лусеро переводилось с испанского как «светлый». Куда бы ни направил свои стопы «светлый» Лусеро, он нес с собой тьму, мрак.
– О чем задумался, братец? – произнес Лусеро на корявом английском. С момента их знакомства Лусеро стал понемногу учить этот язык, хотя презирал его еще сильнее, чем французский. Его бледная, тоскливая женушка была наполовину англичанка, и это послужило причиной такого отношения к английскому языку со стороны Лусеро.
Но Ник был американец. Причем очень умный и смелый американец, чье невероятное сходство с ним самим постоянно будоражило его воображение, как и славная, восхитительная жизнь, доставшаяся Нику в удел. Нищий сводный братец приобрел героический ореол в глазах извращенного богача-креола.
– Что тебя заботит? – продолжил Лусеро, уже догадываясь, каков будет ответ.
Ник швырнул окурок сигареты в огонь:
– Не знал, что ты за мной наблюдаешь. Я думал, что ты целиком занят Эсмеральдой.
– Она лишь обычная шлюха и не стоит особого внимания.
Глаза Ника встретились со взглядом Лусеро.
– Моя мать занималась тем же ремеслом…
Разговор, обещавший стать напряженным, едва начавшись, был прерван с появлением всадника, галопом въехавшего в походный лагерь. Ник, ожидавший депешу от полковника Отреса, встал и жестом подозвал гонца к своему костру.
– Вы эль капитано? – спросил седовласый посланец на ломаном английском.
Фортунато представился и продолжал беседу по-испански. Наконец ему был вручен небольшой пакет. Затем вновь прибывший показал Нику, не выпуская из рук, еще один конверт.
– Я доставил сюда важное послание. Его передали в Соноре самому полковнику от имени знатнейшего гасиендадо. Оно адресовано дону Лусеро Альварадо. Мне известно, что он сопровождает ваш отряд.
Из толпы, собравшейся вокруг костра, выступил Лусеро и, назвав себя, протянул руку за конвертом. Он нетерпеливо разорвал помятый в долгом странствии конверт, быстро пробежал глазами послание и молча удалился с ним в темноту.
Ник расспросил гонца о новостях, о том, что происходит в столице, в Монтеррее, на севере и на юге, но слушал вполуха, терзаясь любопытством, какого рода вести повергли Лусеро в столь мрачное состояние.
Наконец братец соизволил вернуться в лагерь и уселся у огня рядом с Ником.
– Покурим? – спросил он, сворачивая сигарету. Пальцы его слегка дрожали.
– Когда ты предлагаешь покурить, я сразу чувствую, что это неспроста и запахло бедой. Ты бродил где-то битых два часа, и вид у тебя такой, будто небеса свалились на твою бедную голову. Что случилось?
Ник успел скрутить сигарету, зажечь и затянуться пару раз табачным дымом, прежде чем Лусеро заговорил:
– Наш папаша умер, надо возвращаться домой. Что ты скажешь, если я предложу тебе обмен? Я возглавлю наш отряд, а ты заявишься в Гран-Сангре под видом дона Лусеро?
– Как такое могло взбрести тебе на ум? – Ник был поражен.
Лусеро небрежно пожал плечами.
– А почему бы и нет, черт побери? Я не имею ни малейшего желания приклеиваться задницей к стулу, а ты, по-моему, только об этом и мечтаешь. – Он посмотрел на брата испытующе и не без ехидства. – Ты так все время разглядываешь меня, словно мне завидуешь, и чертовски любознателен насчет моего житья-бытья там, в гасиенде. Никто так не интересовался моей персоной, как ты, любимый братец. Ты дважды за короткое время спас меня от смерти… – Тут на его лице появилась воистину акулья улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141