Она была еще очень молода, но камеристкой Таунсенд служила достаточно долго, чтобы знать – сейчас лучше не задавать вопросов.
– Я пошлю какую-нибудь другую девушку, если вы не возражаете, чтобы Его величеству не пришлось ждать по моей вине.
Эти слова пришли Китти на ум спустя три дня, когда Таунсенд влетела в спальню голубых с золотом апартаментов, предоставленных ей в южном крыле Версальского дворца, над галереей принцев. Она выглядела как гневный ангел в своем белом атласном платье, из разрезов которого красиво выглядывали светло-голубые нижние юбки. Ее прелестную головку украшала пудреная прическа с искусно вплетенными перьями и жемчугом, но ее голубые глаза пылали гневом.
Китти, стоя на коленях перед бельевым шкафом, спросила:
– Вам все еще не дали аудиенцию?
Таунсенд молча покачала головой. Выпрямившись, Китти поспешила к гардеробу. Этикет требовал, чтобы дама появлялась при Дворе в соответствующих утренних, дневных и вечерних туалетах, и леди Войн пора было переодеваться.
– Не понимаю, почему Его величеству так не терпелось сперва пригласить, а потом заставлять вас ждать.
Таунсенд не ответила. Подойдя к зеркалу, она начала яростно выдергивать перья, украшавшие прическу, а когда ей не удалось сразу освободиться от них, села на скамеечку и, закрыв лицо руками, расплакалась. Китти тотчас подбежала, вытащила перья, затем принялась отстегивать драгоценности и освобождать свою госпожу от платья ласковыми движениями, которые, может, и не очень помогали, но наверняка успокаивали.
«Это невыносимое ожидание, – думала Таунсенд, – так расстраивает. Бесконечно долгие часы стояния в переполненном зале, пока королю Франции вздумается пригласить вас к себе». Ритуалы посещений, нескончаемая череда которых, видимо, определяла весь ход жизни в Версале. Три долгих дня она и Монкриф ожидали, когда их допустят в кабинет короля, при этом ничего не делая и никуда не отлучаясь, потому что им обоим следовало быть наготове в то мгновение, когда их пригласят. Более того, Таунсенд с огорчением узнала, что не вправе нигде появиться – ни в театре, ни в опере, на ужине или обеде, скачках или охоте, – пока не будет официально представлена Людовику и его Двору.
А король был просто недосягаем, ибо на целые дни уединялся с министрами и советниками, был на встречах с Генеральными штатами, где, как говорят, представители третьего сословия все больше ожесточались против него. После этого он, как правило, удалялся в Малый Трианон оплакивать потерю своего старшего сына, дофина, скончавшегося менее двух недель назад от пневмонии.
Искренне соболезнуя горю Его величества, Таунсенд возмущалась тем, что ей ничего не оставалось, как только ждать всегда одетой в лучшее платье и в бриллиантах, чтобы его приглашение не застигло ее врасплох. Ждать ей приходилось не в уединении собственных небольших апартаментов, а в одном из официальных залов с высокими потолками, каких было множество во дворце и где она не могла избежать бесконечного соперничества с другими придворными из-за ничтожно малого числа стульев.
– Вот, – сказала Китти.
Таунсенд взглянула. Непокорное выражение появилось у нее на лице при виде светло-зеленого парчового платья, переброшенного через руку Китти. Жесткая парча была украшена розами ручной работы, а кринолиновые юбки были широкие и тяжелые. И вдруг она почувствовала, что все это выше ее сил. Мысль о том, что ей предстоит провести еще один бесконечный день в душном переполненном зале, стараясь не выглядеть сникшей или усталой, или очень скучающей, в то же время не обращая внимания на перешептывания и лукавые взгляды других дам, вызванные, как она догадывалась, нарочитым молчанием Монкрифа, стоящего в противоположном конце зала и открыто пренебрегающего ею. Все это ужасало ее.
Неожиданно она вскочила и перебежала через комнату в одних чулках к высокому гардеробу у стены.
– Возьми, – сказала она Китти и бросила ей на руки бархатное платье жемчужного цвета без всяких украшений. – Я надену его.
Китти ужаснулась:
– Ко Двору?
– Нет, в парк.
Прежде чем одеть туфли, Таунсенд натянула платье через голову и просунула руки в рукава. Она торопливо подошла к зеркалу, свернула волосы в узел. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, было более худым, усталым и бледным, чем в Англии, но это было лицо, которое ей знакомо, тогда как еще недавно перед ней представало чужое, накрашенное и напудренное существо.
– Таунсенд Грей, – прошептала она тихо, чтобы Китти не услышала. – Где, черт возьми, ты была?
– Леди Войн!
– Что такое, Китти?
– Что я скажу герцогу, когда он придет за вами? Таунсенд засмеялась, закинув голову. Она не могла сдержаться и чувствовала себя невероятно свободной. И скверной, изумительно, великолепно скверной.
– Скажи ему, что он может отправляться ко всем чертям!
И она сбежала по длинной изгибающейся лестнице, мимо лакеев в синих ливреях, которые старались не обращать на нее внимания, затем по галерее, сверкавшей, как все в Версале, золотом и серебром, выскользнула через боковую дверь в теплый тихий день.
Хотя сады Версаля были всегда открыты для публики, а совещание Генеральных штатов увеличивало число людей, живущих в замке, до двенадцати тысяч, сырость выгнала большую их часть из садов. Никто из садовников, пропалывавших клумбы около фонтана Аполлона, не обратил внимания на стройную девушку в простом светло-сером платье, которая, подняв юбки, сбегала с высокой лестницы, ведущей со ступенчатых террас Parterre du Midi к окаймленной скульптурами аллее внизу.
Экипаж на высоких колесах, запряженный шестью усталыми лошадьми и сопровождаемый многочисленными всадниками, катил навстречу ей от Grand Canal .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109