Да поможет Бог Таунсенд, если герцог Войн замышляет что-то недоброе в отношении нее или будет плохо обращаться с ней после свадьбы, или нарушит заповеди настоящего аристократа. И да поможет Бог ей, Кэтрин, если она совершила ошибку, убеждая мужа дать согласие на этот брак, несмотря на явную поспешность, с какой сделал предложение Монкриф. Кейт не хотелось думать, что она обманулась, когда за нагловато-красивым лицом Монкрифа и высокомерием столичного жителя разглядела в нем нечто, тронувшее ее сердце и убедившее ее в том, что он – один из немногих, кто достоин Таунсенд, которая и сама-то одна на миллион невест.
Кейт кивком указала на столик и резко, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства, проговорила:
– Пусть это сделает горничная. Оденься. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. А я постараюсь наилучшим образом отделаться от твоего кузена.
И с этими словами умчалась, не дав себе труда убедиться в том, что ее приказания исполнены. Будучи очень, даже слишком привязана к Таунсенд, она считала, что лучше этого не показывать такой порывистой плутовке, какой была ее падчерица.
После празднования своего восемнадцатилетия «порывистой плутовке» довелось узнать нечто такое, чего ей не хотелось бы знать, будь на то ее воля. Впервые в жизни на собственном опыте узнала, какую муку, какую тоску может испытывать глупая влюбленная девушка. Больше всего огорчало ее, что письма из Шотландии приходили слишком редко, чтобы утолить ее страстную тоску по Монкрифу. А когда он все же писал, это были не более чем короткие записочки, вложенные в письма к ее отцу с различными поправками к брачному контракту. Таунсенд знала, что писать длинные, романтические письма совершенно не в духе Яна, но не могла не жаждать таких писем.
– Какой ты еще младенец, – сказал ей наконец Геркуль, которому страшно надоел слезливый вид сестры, бродившей по залам Бродфорда и, казалось, потерявшей всякий интерес к охоте и рыбной ловле. Она оставалась совершенно равнодушной к зову весны, идущему от садов и лугов, как ни соблазнял он ее всем этим.
– Оставь ее в покое, – обрывала его Кейт всякий раз, как он жаловался на то, какой нудной стала сестра. – Тебе не понять, что она испытывает.
– Да мне безразлично, что она испытывает, – отвечал Геркуль. – Мне надоело смотреть, как она слоняется повсюду, точно помешанная.
Таунсенд слышала это, но не обращала внимания. Два дня назад пришел запоздалый подарок от Яна – пара мягких и гладких, как бархат, перчаток для верховой езды. В коробку, между папиросной бумагой, была вложена веточка вереска, и Таунсенд осторожно, почти благоговейно спрятала ее под свою подушку. Она знала, что более дорогой подарок был бы неуместен, поскольку они еще не были официально помолвлены, а вот перчатки прекрасно подходили для этого. Что же касается вереска, она любила вынимать и трогать его, стараясь не поломать хрупких цветочков, и представлять себе, как Ян аккуратно вкладывал эту веточку между страницами книги, чтобы сохранить для нее.
Мысли о его доброте облегчали ей тяжесть разлуки, и на сердце теплело оттого, что он так любит ее, что посылает кусочек Шотландии через все разделяющие их мили. Она никогда не узнает, что не Ян выбирал для нее этот подарок, что перчатки были посланы ей по приказанию Изабеллы, а романтически настроенная продавщица сунула в коробку ветку вереска, желая сделать подарочек молодой невесте герцога.
Самому Яну было не до таких романтических жестов. Возможно, Таунсенд лучше было не знать, сколь мало он думал о ней – изредка и равнодушно – как еще об одном, не имеющем конца долге, который отравляет его жизнь. Войн оказался таким, как Ян ожидал и чего опасался. В самом деле, человеку, привыкшему к непревзойденной роскоши Королевского двора Франции, не мог не показаться удивительно нелепым унылый этот край. В отличие от нежно-зеленой сельской природы Франции, он увидел голые горы, спускавшиеся к безлесым долинам и туманным болотам. Сам замок, построенный из мрачного серого камня, состоял из бесчисленного множества комнат, по которым гулял ветер и которые были набиты потемневшей мебелью времен Иакова I. Вороватые слуги в шотландских юбочках, ворчливо отвечавшие на его раздраженные вопросы, были полной противоположностью ливрейным лакеям в пудреных париках и белых перчатках, строго соблюдающим правила этикета.
Все вызывало в Яне протест, все – вплоть до косматых, упрямых, тугоуздых пони, которые везли его по голой долине и чей медленный аллюр заставлял его тосковать по прекрасным, хорошо объезженным и чистопородным лошадям, подаренным ему изысканным графом д'Артуа – братом Людовика XVI. Более того, его постоянно злили сырость, холод, а также наглость арендаторов-фермеров, кое-как перебивавшихся на неплодородных землях Война.
А сами Монкрифы! Господь милосердный, все они – будь то мужчина или женщина – оказались темноволосыми и зверски недоброжелательными. Высокие, сильные великаны, на которых, несмотря на лютый холод, не было ничего, кроме юбок и спорранов и сине-зелено-черного пледа своего клана. Их нрав был столь же высокомерным, резким и несговорчивым, как у Яна, и, как и можно было ожидать, они не предоставили ему достойного помещения, не оказали радушного приема, не удосужились скрыть своего возмущения его приездом.
Изабелла сделала все возможное, чтобы сгладить неловкость первой встречи, которая произошла в средневековом, отделанном деревом зале Война, увешанном геральдическими щитами и примитивным оружием. Но даже Изабелла с ее железной волей и несгибаемой целенаправленностью не смогла ничего поделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109