— Скорее всего, я навсегда останусь единственной хозяйкой Саттона, старой девой Мелиор Мэри Уэстон.— Чепуха! — вскричала Елизавета с жаром. — Все, чего тебе не хватает, — это немного лондонской жизни, моя милая.Дочь с улыбкой подошла к ней. Она была на три дюйма выше матери, чья миниатюрная фигура была одним из преимуществ для Александра Поупа, и в тот момент могло показаться, что старшая из них — Мелиор Мэри. Она обняла Елизавету за плечи.— Дорогая моя, боюсь, что мне действительно будут предлагать выйти замуж. Но у меня слишком недомашний характер. Я не создана для однообразных ежедневных улыбок какому-нибудь скучному мужчине, не смогу каждый день заказывать его любимые блюда глупым поварам. А что касается постели с нелюбимым…— Мелиор Мэри!— Но ведь это так, не правда ли? Год за годом терпеть и копить в себе обиду? — Она отвернулась и посмотрела в окно. — И все же есть на свете любовь, мама. Есть страсть, способная превратить каждый день жизни в радость.Елизавета молча смотрела на нее, не зная, что ответить. Дочь махнула рукой кому-то, проходившему по саду под окном.— Кто там? — спросила мать.— Всего лишь Митчел.К большому облегчению Елизаветы, появилась возможность сменить тему разговора, и она заметила:— Я не слишком хорошо знаю этого человека. Он кажется мне слишком молчаливым.Мелиор Мэри снова невесело засмеялась.— О, при необходимости он может говорить много.— По-моему, лучше ему вернуться в Рим.— Митчел не может этого сделать, мама. Уж он-то знает, что такое любовь и преданность. Он готов был умереть ради графа Нитсдейла, а теперь предметом его обожания стала я.— Что ты говоришь?— Ничего! Ничего такого, что могло бы тебя встревожить. Он моя собака, мой раб, моя правая рука — называй, как хочешь.Елизавета села.— Я думала, что эту роль играет Мэтью Бенистер.Мелиор Мэри взглянула на нее ледяными глазами.— Значит, ты неправильно думала, мама.Как будто что-то отбрасывая от себя, она тоже села и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, предложила:— Мне так хочется чаю! Может быть, мы начнем без Сибеллы?— Сибелла не придет. Она нездорова.— Да?Их глаза встретились. Мелиор Мэри смотрела так пристально, что взгляд Елизаветы вдруг приобрел странное оборонительное выражение.— Что с ней? Давно она больна?Елизавета расправила складки платья.— Сибелла в последнее время сама не своя. Ну а недомогание, кажется, появилось только сегодня.Воцарилась тишина, наполненная тысячами вопросов, о которых Елизавета даже не могла догадаться.— Интересно, в чем же дело? — спросила Мелиор Мэри так тихо, что ее голос не потревожил бы даже спящего младенца.— Не знаю. Мелиор Мэри, почему ты так странно глядишь на меня? О чем ты думаешь?Наследница поместья Саттон посмотрела сначала на кончики своих пальцев, потом на складки платья у себя на коленях и наконец ответила:— Так, ни о чем, мама. Совсем ни о чем.Но это «ни о чем» означало совсем обратное.В напряженной тишине вошли две служанки, неся перед собой подносы с чаем и со всем, что к нему полагалось. Елизавета вдруг обнаружила, что сидит и считает на пальцах: в последний раз Джозеф был в Англии в начале апреля, а сейчас сентябрь. Могло ли это быть тем, о чем она думала? Но если он оставил Сибеллу в таком положении, то наверняка бы уже проявились какие-нибудь внешние признаки.Она решила идти напролом и, очень твердо посмотрев на дочь, спросила:— Сибелла о чем-то говорила тебе? Не бойся, скажи мне. Если в Саттоне скоро появится ребенок, мне бы очень хотелось об этом знать.— Ребенок? — удивленно переспросила Мелиор Мэри. — Знаешь, мама, я совсем другое имела в виду, но когда ты об этом сказала… Возможно.Елизавета еще никогда не была так откровенна, как в тот момент:— Послушай, девочка моя. Не скрывай от меня ничего. Ты ведь подразумевала именно это?Мелиор Мэри опустила глаза.— Может быть. Ты мудрее меня. Если бы я как следует переварила в себе свои догадки и пришла к правильному выводу, тогда ты бы тоже об этом узнала.Елизавета, помолчав всего секунду, произнесла:— Есть только один способ найти правильный ответ — прямо спросить обо всем Сибеллу.В своей комнате над конюшнями плакал Мэтью Бенистер. Он плакал о том, что не знает, кто его родители, о том, что никогда не испытал ни материнской любви, ни отцовской строгости, ни привязанности брата или сестры. Он плакал оттого, что его сердце разрывалось между Мелиор Мэри и Сибеллой. И оттого, что в конце концов ему пришлось предать их обеих.Если бы только он мог понять, если бы мог поговорить с Сибеллой, постичь, что же произошло в том неверном мерцании лунного света. Но это было ему недоступно. Как будто закончилась пьеса, в которой все сыграли свои роли до конца. У Сибеллы, казалось, больше нет для него времени. И та самая короткая в году ночь стала ничем для них обоих.И Мелиор Мэри, словно догадываясь, что произошло той ночью, стала мучить его своей жестокостью. Он был почти уверен, что она каким-то образом обо всем узнала.Шаги на лестнице на минуту возродили его надежды, но это оказалась не Мелиор Мэри, а этот изуродованный шотландец, появившийся в дверях.— Что вам нужно, Митчел? Я болен. Оставьте меня в покое.— Вы не больны. Вас поймали. В вашей постели была жена Джозефа Гейджа, и Мелиор Мэри видела это.Гиацинт выпрямился.— Значит, она все знает?— Да. Она бежала вниз по ступенькам и плакала, как будто ее сердце вот-вот разорвется. Я мог бы убить вас за это.Помолчав, Гиацинт сказал:— Мне кажется, вы не знакомы с насилием, Митчел.Митчел остановил на нем сверкающий, пышущий гневом взгляд:— Отчего же, — сурово ответил он. — Я видел, как одних людей вынуждали убивать других людей, как завоевателей заставляли хватать маленьких детей и ломать им кости об острые скалы, как солдат заставляли насиловать женщин, пока у них не ломались ноги и не лопались матки…— Замолчите, ради Христа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99