И все же он выругался, чем крайне смутил стоявших у кровати женщин.
Пожилую, в длинном черном платье из бомбазина, с кожей, желтой, как пергамент, глубокими морщинами и седыми волосами под кружевным чепцом, стянутыми в узел, и молодую, можно сказать — юную. Очнувшись, он сразу узнал эти темно-каштановые волосы и бездонные синие глаза.
Это был его ангел-хранитель. Он помнил, что у нее прохладные ладони и мягкий голос, что она сидела рядом с ним и улыбалась, а он хотел утонуть в ее глазах.
— В следующий раз, — сказала пожилая дама, — не стану тебя будить. Я не хотела, извини. Но надо было узнать, не поднялся ли у тебя жар.
Сердце у Эмори стало биться ровнее, дыхание успокоилось, ночной кошмар отступил, унося с собой воспоминания о невыносимой боли.
— Мне, наверное, что-то приснилось, — сказал Эмори.
— Наверное, — заметила пожилая дама, указывая на скомканное одеяло.
И тут он увидел, что одеяло сползло ниже пояса.
— Простите, — пробормотал он, натянув его до самого подбородка.
— За что? — усмехнулась дама. — Ты превратился в прекрасного мужчину, Эмори Олторп. Когда я видела тебя в последний раз, ты был тощим щенком и понятия не имел, как пользоваться бритвой.
— Вы, должно быть, Флоренс. — Он посмотрел на своего ангела, но девушка стояла, опустив глаза.
— Ты звал меня тетушкой Лэл, но Флоренс тоже сойдет. Тебе лучше, Рори, дорогой? Аннели вчера сказала, что у тебя что-то с памятью.
— Вчера? — Эмори сдвинул брови. — А разве не сегодня утром?
— Видимо, она перестаралась с опием, — сухо произнесла Флоренс. — Мы просидели весь день в надежде, что ты очнешься, но, увы, ты проспал всю ночь. И это очень расстроило твоего брата, который накануне вечером надеялся увидеть тебя в полном здравии.
— Мой брат… — Эмори бросил взгляд на своего темноволосого ангела. Девушка ни разу на него не взглянула. — Стэнли?
— Да, — просияла Флоренс. — Ты вспомнил?
— Нет. Ничего, кроме имени.
— О Боже! Я так надеялась, что, отдохнув за ночь, ты хоть что-нибудь вспомнишь, что даже не сказала ему о твоих осложнениях.
— У меня в памяти ничего не осталось, как на доске, с которой все стерли. Какие-то расплывчатые образы, обрывки картин. Но я не могу все это связать воедино.
— А ты не голоден? — заботливо спросила Флоренс. — Ты пролежал больше трех дней без еды, только пил воду, которой тебя поила Аннели.
«Аннели», — подумал он. Она сказала ему свое имя вчера и почему-то была перепугана.
— Я бы чего-нибудь съел. — Он слегка улыбнулся.
— У тебя хватит сил подойти к столу или принести тебе еду в постель?
— Попробую встать, — сказал он. — Если вы мне дадите какую-нибудь одежду…
Она указала тростью на стул:
— Вот рубашка, бриджи, носки. Ты был в одних кальсонах. А это мы собрали тебе с миру по нитке; каждый дал что мог. Мы с Аннели выйдем, а ты пока оденься. Потом мы вернемся и выпьем чаю, а ты подкрепишься.
Флоренс, держа за руку Аннели и стуча тростью, направилась к двери. Эмори поймал быстрый взгляд неземных синих глаз, но не успел на него ответить — дверь за дамами уже закрылась. Она не сказала ни слова, даже головы не подняла. Поправляя постель, Эмори думал о ночном кошмаре.
Потратив немало времени на то, чтобы утихомирить демона, стучащего железным молотом внутри головы, он ощупал затвердение чуть выше шеи. Боль все еще была острой, но он уже мог ее контролировать. Перед глазами проносились какие-то лица, предметы, места. Он силился что-нибудь вспомнить, но не удавалось. Эмори не знал, был ли ночной кошмар отражением каких-то реальных событий в его жизни или все это ему просто привиделось. А если не привиделось, то почему он оказался привязанным за руки к трубе и почему кто-то наносил ему ножевые ранения? Проснувшись третьего дня, он помнил только воду. Нынешней же ночью явственно ощутил боль. Только не знал, откуда она и была ли вообще в его жизни.
Эмори потрогал плечи — кожа была гладкая. А вот на спине он нащупал тонкие рубцы. Он снял повязки, продолжая ощупывать и осматривать тело. Все на месте, недаром скромная молодая девушка так краснела. Порезы на руках, ногах, животе и ребрах, а также многочисленные шрамы появились, вероятно, в результате насилия. На бедре был застарелый рубец — вероятно, от удара саблей. На руке и на ягодице тоже были шрамы. Но где и когда он получил все эти ранения, Эмори не помнил.
Кожа его была загорелой и грубой — видимо, он привык к жаркому солнцу и морскому ветру. Его руки и ноги были сильными и мускулистыми. Все это говорило о том, что он не вел праздную жизнь, веселясь и танцуя.
Чувствуя, что с головой снова что-то неладно, он, поборов страх, ухватился за деревянный столбик кровати и осторожно поднялся на ноги. Перед глазами все поплыло, но он, шатаясь, продолжал стоять, придерживаясь лишь кончиками пальцев за столбик.
От этой маленькой победы его бросило в жар, и ему стало хорошо при мысли, что все в его теле не только присутствует, но и функционирует. Он осмотрел пол возле кровати и, найдя горшок, облегчился. Затем принялся разглядывать одежду, сложенную на стуле.
Эмори натянул на себя длинную белую рубашку из грубой домотканой материи. Она была на несколько размеров больше, чем ему нужно, и доходила до ягодиц — он догадался, что ее пожертвовал огромный мужчина, стороживший его, словно пес. Бриджи, наоборот, доходили до колен и едва на него налезли. Еще он увидел носки и кожаные туфли на тонкой деревянной подошве. На умывальнике нашел щетку и причесал свои непокорные волосы. Бритвы не обнаружил. Потер подбородок — он оказался гладким. Кто-то его побрил, то ли опасаясь, как бы он не порезался, то ли боясь доверить ему лезвие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88