И притом очень давно, и явно забыл погладить. Потрепанные брюки сплошь покрывали складки; складки не было только там, где ей полагается быть на брюках. Башмаки со стоптанными каблуками он носил прямо на босу ногу.Вдруг художник резко перевел взгляд в сторону Дика и Энн так, словно только что заметил их присутствие, и, не произнося ни слова, принялся их рассматривать. Несмотря на потрепанную одежду и бесцеремонный взгляд, сразу было видно, что он относится к числу тех людей, которых принято называть джентльменами.– Вы рисуете вывеску? – спросил Дик, чтобы хоть как-нибудь нарушить затянувшееся молчание.Художник улыбнулся открытой, ясной, сияющей улыбкой. А когда он заговорил, голос его, звучный, как орган, оказался не слишком громким и очень четким.– Вот именно! Хотя на первый взгляд может показаться, что картошку чищу или в ванной сижу – оба эти занятия более соответствуют моему внешнему виду. И как только вы догадались?У Дика был такой обескураженный вид, что художник смягчился и продолжал более дружелюбно:– Но должен сказать, что моя вывеска – это не просто вывеска. Можете вы догадаться, что здесь изображено?– Конечно. Зеленый дракон, – сказала Энн.– Правильно. А что еще? Так и быть, скажу вам сам. Здесь изображен шикарный ужин: холодная телятина с салатом, завтрак – яичница с ветчиной, и постель, достойная короля.– Что-то я их не вижу, – проворчал Дик.– Вполне естественно. Кровать находится в помещении, а еда – в моем желудке, где ей оказан самый радушный прием. Иные поют, чтобы заработать себе на пропитание, а я вот рисую и получаю за это кров и завтрак, да еще и ужин в придачу. – Художник склонил голову набок и еще пристальней уставился на Энн. – Как видите, я ваш брат-бродяга, мисс Энн Бардейл.Дик и Энн подскочили, будто по ним выпалили из ружья. С минуту они колебались – не бросить ли стаканы с соком и вскочить на велосипеды. Затем Энн и перегнулась через стол и в упор спросила:– А вы откуда знаете?– Видел ваш портрет в газетах. И не старался запомнить – там, кажется, сказано, что вы в Лондоне. Но я художник, и мои глаза фиксируют изображение, как фотоаппарат. Вот я вас и узнал.– А вы нас не выдадите?– Только не я. За такую очаровательную парочку, как вы, предложено оскорбительно ничтожное вознаграждение, и хоть при моих стесненных обстоятельствах даже оно пришлось бы куда как кстати, пусть их себе охотятся без моей помощи.– Вы поступаете как порядочный человек, – пробормотал Дик.И они снова присели на скамейку.– Ничего особенного. Мы, художники, – падшие люди, но мы хоть знаем, где остановиться!– А почему вы пишете вывески? – поинтересовалась Энн. – Разве никому не нравятся ваши картины?– Тем, у кого есть деньги, они не нравятся. А у тех, кому нравятся, нет денег. Забавно, не правда ли?– Ужасно!– И все-таки овчинка стоит выделки. В этой деревне я получил еще один заказ. Надо написать два стенных панно для здания сельской ратуши, которое здешний герцог построил в прошлом году.– А что вы нарисуете?– Они просили что-нибудь о Робине Гуде. Одно панно будет называться «Отверженные», а другое – «Барон-разбойник».– Звучит неплохо, – сказал Дик. – А как вы думаете, герцогу это понравится?Художник ухмыльнулся:– Вряд ли. Панно заказаны общественным комитетом, а он сплошь состоит из шахтеров. Когда я им показал черновые наброски, они остались довольны.– А они у вас с собой? Можно посмотреть? – попросила Энн.– Конечно. – Художник пошарил длинной рукой на земле и положил на стол прямо перед ними тетрадь для эскизов.Картина, называвшаяся «Отверженные», изображала на фоне угрюмого пейзажа с шахтным копром процессию безработных горняков.– Как видите, они лишены всех прав, – объяснил художник. – Даже права на труд. Их вещи можно распродать с молотка за долги, а самих вышвырнуть на улицу. Старики могут быть оторваны от жен и помещены в дома призрения, Юноши могут быть насильственно подвергнуты военной муштре. Это лишь небольшая частица того, что ждет бедняка.Он перевернул страницу. «Барон-разбойник» не был облачен в рыцарские латы; это был располневший старик в сюртуке, шелковом цилиндре и с красной гвоздикой в петлице. А позади него маячил огромный дом с лесом дымовых труб и бесчисленными рядами окон.– Это… это же сам герцог! – пролепетала Энн, цепенея от ужаса.Глаза художника сверкнули:– Я не решился изобразить самого герцога Окстонского, в противном случае мне пришлось бы туго. Но, если ему нравится, может считать, что это он и есть.– Но при чем тут герцог? – запротестовала Энн. – Ведь он ратушу построил. Какой же он барон-разбойник? И вообще…– Да, как это ни странно, ратуша стоит меньше его недельного дохода, который он получает уже только потому, что владеет землей, где лежит уголь. Герцог считает, что ратушу построил он. А в действительности ее построили те, кто из года в год обливается потом в шахтах, пополняя его капитал. Это они дали ему роскошный дом, в котором он живет, и его яхту, и особняк в Лондоне, и виллу на ривьере. Уголь! Пот и кровь рабочих! Герцогский особняк возведен на фундаменте из костей тех, кто сгорел, утонул, погиб от удушья, трудясь, как раб, в шахтах и обогащая герцога. – Художник остановился, переводя дыхание. – Мистер Хоббс, – крикнул он, обращаясь к владельцу кабачка, – нельзя ли еще кружечку?Улыбающийся хозяин появился с пенящейся кружкой пива в руках.– Лишних полбочонка смолы не повредят кораблю, так, что ли? – пошутил он.Подкрепившись, художник, продолжая непринужденно болтать, снова принялся за зеленого дракона.– А Шервудский лес вас разочаровал, наверное, да? Вы не встретили ни отверженных, ни баронов-разбойников, пока я их вам не показал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38