Зяма тонко почувствовал мои графоманские, абсолютно непрофессиональные потуги, но, чтобы не совсем обидеть, сказал, что нужно доработать текст, и на всякий случай прочитал мне часовую лекцию по стихосложению с иллюстрацией шедевров, которую я, конечно, никогда не забуду. Я не спал ночь, уперся, доработал два четверостишия и отдал их Зяме. «Ну, хорошо», – сказал он неопределенно и куда-то положил текст.
И вот идет бенефис. Тяжелобольной Зяма совершает неслыханный подвиг просто потому, что находится на сцене. И вдруг кукла-«конферансье» голосом Зяминого дублера, якобы экспромтом, произносит:
Он с детства каждому знаком
Морщинками столь милых черт,
Но подступает к горлу ком,
Когда подходит к рампе Гердт.
Его судьбы открыт конверт,
И пусть гремят овации,
Ведь он у нас единый Гердт
Российской Федерации.
Аплодисменты подтвердили, что есть какое-то попадание. Я себя чувствовал счастливейшим человеком, хотя и со слезами на глазах. Смех, слезы и аплодисменты непрерывно сменяли друг друга: в зале не было равнодушных. Все понимали, что это прощание…
После такой тяжелой нагрузки в час ночи раздался телефонный звонок в нашей квартире, и замечательный Зямин голос произнес: «Милочка, ты не могла бы пригласить к телефону известного поэта такого-то…»
Обстоятельства сложились так, что весть о Зяминой кончине застала нас вдалеке от Москвы. Жена выехала на похороны. Я оставался с внуками и к утру дня похорон протелеграфировал приснившиеся мне строки маленького «реквиема»:
Уехал Зяма на гастроли,
Уехал в вечность, навсегда…
Он выступает в новой роли,
О ней он думал иногда.
Он был нам лучиком надежды
(Зачем на раны сыпать соль),
О том не знали лишь невежды –
Неистребима наша боль.
Друзьям есть повод для упрямства,
Жить силы новые найдем.
Нерасторжимо наше Зямство –
Как память светлая о нем.
Это мои цветы Зяме.
О Саре Погреб
По окончании выступлений Гердта к нему за кулисы всегда приходили люди. Так было и после вечера в Магнитогорске много лет назад. Среди пришедших была пожилая женщина, выделившаяся от остальных тем, что ее комплименты звучали наредкость не банально. И вдруг, к огорчению Зямы, она вынула из авоськи, в которой была еще бутылка кефира, красную папку, сказав, что в ней ее стихи. Зная погруженность Гердта в поэзию, его всегда заваливали графоманскими виршами. «Еще одна», – с грустью подумал Зяма, но папку, естественно, взял, так как, по его выражению, любое «написанное в столбик» не прочесть не мог.
Дня через два после приезда домой, ложась спать, он открыл папку и минут через десять сказал: «Читай, с ума сойти, тут, кажется, настоящее». Мы встали, разбудили гостившую у нас жену моего брата и до утра читали. Утром Зяма связался с Сарой, а потом помчался к Дезику (Давиду Самойлову) за подтверждением наших впечатлений.
Дезика не было дома, Зяма оставил папку, а через несколько дней Дезик позвонил, что папку найти не может и пусть Сара придет сама и почитает. Сара приехала и, посланная нами, в трепете отправилась к Самойлову. После того как она прочитала Дезику несколько стихотворений, он прервал ее и стал звонить по телефону: «Юра (это был Левитанский, они жили в одном доме), всё бросай, иди сюда, здесь стихи». Когда Сара закончила им читать, Дезик сказал, что никаких советов он ей давать не будет, так как она сложившийся поэт, и что надо публиковаться. Он велел ей сделать подборку из нескольких стихотворений, написал к ним представление, и вместе с Зямой они отдали это в журнал «Дружба народов», где и была первая Сарина публикация. А потом, когда она в силу семейных обстоятельств уже была в Израиле, вышел ее небольшой поэтический сборник «Я домолчалась до стихов» тоже со вступительным словом Д. Самойлова, в котором есть такие слова: «Сара Погреб – человек зрелый и поэт свершившийся… в ее стихах нет колебаний вкуса… Все строго и существенно. Я много слышал и читал ее стихов. У нее есть то, что обычно называют „свой голос“… У нее пристальное зрение художника и умение воплотить мысль и переживание в ритм стиха. Надеюсь, что читатели услышат все это».
Услышали. Несколько лет назад она была признана лучшим русскоязычным поэтом Израиля. Там же вышел ее второй сборник, «Под оком небосвода», в котором есть такое стихотворение о нашей с Зямой встрече с ней:
О двух вечерах в Тель-Авиве,
об одесской песенке, о тоске
Есть интересней, есть прелестней,
Но Зяма выбрал эту песню,
Где лампочка всю ночь не гасла:
«Ну почему ты не пришел,
Когда я была согласна?»
О женском сердце кинолента.
Одесса… Мания акцента.
(Я, знаете, люблю евреев.
Им надо быть еще храбрее.
Их ненавидят так открыто,
И каждый может быть убитым.)
А Танины сновали руки.
Сначала подшивали брюки,
Потом погладили рубашки,
Потом перемывали чашки.
Минуты на три – божья милость –
Мгновенье приостановилось.
Сумерничали окна немо.
Непостижимо! Кто мы? Где мы?
О, место ложки за тарелкой,
Укроп с петрушкой – мелко-мелко,
И выйдешь, кажется, из двери
В тот двор – Строителей, 4.
В рот не брала, а захмелела.
В Москве была… Такое дело.
Для нас с Зямой Сара – подарок судьбы, как, знаю, и Зяма, и рядом я, для нее. Мы близкие люди, не только в обращении друг к другу на «ты», но и в общей позиции к поэзии, людям… Я не каждый день перечитываю Сарины стихи, но очень часто взгромождаюсь на редкого удобства лесенку, чтобы достать книгу, чемодан или еще что с верхней полки. Эту лесенку Сара тащила из Ялты, чтобы я не падала со стула, поставленного на стол.
Сара Погреб
СЧАСТЛИВЕЙ И ГРУСТНЕЕ ВСЕХ…

Жажда
З.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98