Порой казалось, что это и не камни вовсе. Первым тишину нарушил Вацлав Янович:
– Теперь ты понимаешь, дружочек, каким было бы кощунством проспать такое чудо! Вот это, розовый, – сердолик, яшма… Смотри! Голубовато-зеленый агат, кристаллы горного хрусталя. А вот какие-то иглообразные камни с перламутровым блеском… Этот густо-зеленый – халцедон. Видишь, как бархат!
Вацлав Янович говорил тихо, придавая голосу таинственность, по-прежнему не прикасаясь к камням, а только указывая слегка подрагивающим пальцем. И мы опять молчали.
– А сколько мы должны за эти россыпи? – придя в себя, почти выкрикнул я.
– Нисколько. Он их нам дарит!
– Ну, а при чем тут я?
– Успокойся! Он мне дарит, я тебе. Мы с ним восемь лет в лагерях… А дверь он нам не открыл, чтобы яичница досталась ему одному. Привычка. Он не жадный. Он, скажем так, странный.
На обратном пути в электричке мы не раз приподнимали крышки чемоданов, привлекая тем самым внимание пассажиров. Один из них по прибытии в Свердловск, предъявив удостоверение, потребовал проследовать в ближайшее отделение милиции. Все наши клятвенные заверения, что это не мы разграбили гробницу Тутанхамона, разбивались о непоколебимое: «Там разберутся!»
Там нас встретили чуть ли не аплодисментами. Буквально с порога Вацлав Янович был опознан дежурным майором, оказавшимся большим почитателем кинематографа. Осыпаемые благодарностями за то, что мы есть, и извинениями за нанесенный моральный ущерб, мы были с почетом препровождены до гостиницы «Урал» на милицейской «Волге».
Этот день своей жизни я без преувеличения считаю «Днем рождения Камня». Не скажу, чтобы я тащил в дом каждый приглянувшийся мне булыжник. Но в череде духовных ценностей, которые оставил мне в наследство Вацлав Янович, любовь к камню занимает не последнее место.
ТВ
Сегодня наконец-то «вживую» выдали в прямой эфир телеспектакль «Ожерелье для моей Серминаз». Роль у меня трудная, многословная. Очень волновался, но, слава Богу, все обошлось без накладок. Вацлав Янович хвалил, говорил много хороших слов. Мне это очень дорого, врать он не умеет, и я ему верю. Сам же Вацлав Янович играл роль аксакала. Роль небольшая, эпизодическая. Это было потрясающе! Играл легко, без напряжения, грустно и весело. Бесподобный грим, просто неузнаваемый и очень смешной. В студии стоял тихий стон. Операторы то и дело вздрагивали плечами и покусывали губы, дабы не расхохотаться в голос и не сорвать передачу. Закончился спектакль, и все в студии аплодировали Мастеру.
Очень обязан я этой семье, не только Дворжецкому, но и Риве Яковлевне, милой, умной, красивой женщине. Я, конечно, влюблялся в нее на уроках по мастерству актера. С Вацлавом Яновичем мы сидели в одной гримерной, и я записывал разные истории, связанные с ним. Но был эпизод, который я не записал.
Играем спектакль, а он человек очень пунктуальный. Никто не помнит, чтобы он куда-то пришел с опозданием или что-то в этом духе. Поскольку мы в одной гримерке, сижу, гримируюсь. Вацлава Яновича нет. Помощник режиссера волнуется, но пока еще не шумит. Заходит, поправляет занавески и даже не спрашивает, почему Вацлава Яновича нет.
Остается двадцать минут до начала спектакля. Вдруг он врывается, мокрый, совершенно запыхавшийся: «Ни о чем не спрашивай, ни о чем не спрашивай! Я тебе всё расскажу. Хочу попросить твоей помощи. Всё расскажу в антракте, ну, а ты играй первый акт». Играю первый акт. В антракте он мне говорит: «В двух словах, всё остальное опять же потом. Ты представляешь, свалился на голову!» Я спрашиваю: «Кто?» – «Сын! Можешь себе представить, можешь себе представить, хочет быть актером, хочет быть актером! Это безумие! Это безумие, поскольку у него на то никаких оснований нет, в этом я нисколько не сомневаюсь. Я уже не говорю о внешних данных. Ты увидишь его. Я вас познакомлю. И я прошу тебя найти несколько слов вразумить его. Я, конечно же, помогу ему поступить в сельхозинститут, в медицинский. Куда угодно, только не в артисты! По окончании спектакля он будет ждать меня, он прямо с вокзала. Я вас познакомлю». И действительно, выходим на проходную. До реконструкции это было полуподвальное помещение. Одеваемся. В углу, в коридоре стоит высокий, огромный парень в ушанке, в полуваленках (правда, они тогда были модными, вся Москва ходила в таких полуваленках). И с кованым чемоданом, на что я обратил внимание. «Вот, познакомься. Ты хотя бы головной убор снял. Ты в помещении». – говорит Вацлав Янович. Тот снял. Глаза в пол-лица, как у отца, лысина, от которой в коридоре стало светло, и что-то промычал, назвав свое имя. Это был будущий популярный артист кино Владислав Дворжецкий, сын Вацлава Яновича. Я не отважился что-то такое советовать и откланялся. Ну, а как сложилась дальнейшая судьба сына и отца, известно всей России.
Воспоминатель, пишущий о дорогих и близких ему людях, пишет немного и о себе тоже, даже и не желая этого. Хорошо, если немного. Я старался.
Эра Суслова
ОДНА НОЧЬ С ДВОРЖЕЦКИМ

Не могу забыть одну южную, теплую ночь, которая была связана с Вацлавом Яновичем. Это было в Сочи в 1960 году. Наш Горьковский театр был там на гастролях. Играли в зимнем театре с огромным успехом, с аншлагами. Труппа состояла из очень сильных актеров. Вацлав Янович был одним из лидеров. Главным режиссером был блестящий М. А. Гершт.
В тот вечер шел спектакль «Обрыв». Я играла Веру. Роль большая, трудная. После спектакля я не торопилась разгримировываться и вышла из театра поздно вместе с мужем, художником В. Я. Герасименко, и М. А. Герштом.
Шли мы в гостиницу через парк. Шли медленно. Слева мы слышали морской прибой, аромат цветов, легкий ветерок касался щек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111