И когда через день-два узнаешь, что этот человек умер, окружавшие ег
о люди тебе рассказывают: эти день-два он работал, он трудился, как мог!
Да будет благословен тот день, который приведет в Ленинград первый поезд
с продовольствием по восстановленным рельсам отбитой у фашистов желез
ной дороги! Этот поезд должен быть украшен цветами. Поездную бригаду его
должно чествовать все население города!
Этот день придет. Он не может не прийти. Мы много, мы долго, мы честно, мы гер
оически ждем его! И мы Ц те, кто останутся в живых, Ц мы, ленинградцы, дожд
емся его.
Скорей бы, скорей!
18 января. 2 часа 30 минут дня
Вчера из ТАСС натощак пошел на Боровую улицу, впервые после того как бомб
а попала в тот дом, где я прожил год до войны. Пошел, чтоб взять мои рукописи
и ценные бумаги литературного архива и привезти их на Петроградскую.
В ледяной квартире несгибающимися от мороза пальцами я перебирал рукоп
иси, наполнил ими мой экспедиционный вьючный ящик Ц ягтан и этот груз Ц
пуда в три весом Ц сволок на саночках до Дома имени Маяковского, больше с
ил не хватило, пришлось оставить там.
А в пути…
На Боровой. Розвальни с грудой трупов Ц распяленных, в своих замерзших о
деждах, невероятно худых, синих, страшных. Скелеты, обтянутые кожей со сле
дами голодных пятен Ц красных и лиловых предсмертных пятен.
На Звенигородской. Против дверей дома Ц восемь трупов, завернутых в тря
пки или одеяла, привязанных веревками к домашним саночкам, скрепленным п
о две штуки в длину. Это из дома выволокли покойников, чтобы («авральной бр
игадой», что ли?) вывезти их на кладбище.
На улице Марата труп истощенного до последнего предела интеллигента, и ш
апка его маховая, отвалившаяся от головы. И неостанавливающиеся прохожи
е. И в двухстах шагах дальше две спешащие, только что выбежавшие из дома же
нщины, на ходу застегивающие шубы; одна Ц с безумным лицом: «Леня мой, Лен
я!» И еще дальше Ц третья женщина: «Леонид Абрамович-то мертвый лежит на
панели!» Ц спокойным тоном, обращаясь к кому-то в парадном.
На проспекте Нахимсона я несколько раз зацепляюсь своими саночками за в
стречные, груженные мертвецами, саночки. И последние из них, на которых, за
вернутые в тряпки, рядом, как короткая и длинная жерди, Ц труп женщины с в
олочащимися по снегу волосами и труп ребенка, судя по размерам Ц лет дес
яти. И я, подгоняемый сзади другими людьми, тянущими санки с мертвецами, ид
у впритык за мертвой головой женщины.
На Володарском. В сторону Литейного моста Ц огромный пятитонный грузов
ик с горой схваченных морозом, похожих на сухой хворост трупов, в той одеж
де, в которой они были подобраны. Трупы не прикрыты ничем.
А кроме того, за этот один только путь мой по городу Ц не меньше сотни вст
речных одиночных трупов на саночках, которые волочат обессиленные родс
твенники умерших, Ц редко в гробах, чаще Ц просто завернутых, запеленат
ых в жидкие одеяла или в тряпки.
А вот радость в глазах двух старух. Им повезло сегодня: прицепили саночки
с покойником к каким-то армейским розвальням, в которые впряжена тощая л
ошадь. Сопровождающие груз красноармейцы, идущие рядом пешком, пожалели
старух, разрешили им это. А груз на розвальнях Ц мешок с фуражом и два-три
ящика с продовольствием для какой-то воинской части.
Или вот Ц тень мужчины. Он несет за пазухой крошечную ребристую собачон
ку (редкость увидеть в городе собачонку!). У мужчины и у собачонки выражени
е глаз совершенно одинаковое: голодный блеск и страх. У собачонки страх, в
ероятно, потому, что она чувствует свою судьбу. У мужчины потому, вероятно
, что он опасается, как бы у него эту собачонку не отняли, сил отстоять свою
добычу у него не хватило бы.
Сотни людей тащат по улицам ведра с водой, в которых позвякивает лед. Нося
т воду иные издалека.
Скарб на саночках Ц по всем улицам. Люди перебираются кто куда, но обязат
ельно поближе к месту своей работы или к той лавке, к которой прикреплены
их карточки, Ц ходить по городу ни у кого не хватает сил. Множество жител
ей меняет свои пристанища, потеряв кров, покидая разбитые бомбами и снар
ядами, сожженные пожарами свои дома.
И вдруг навстречу, после сотен людей, изможденных до предела, в молчании и
дущих походкой столетних старцев, попадается толсторылый, с лоснящимся
от самодовольства и упитанности лицом, с плутовскими, наглыми глазами гр
ажданин. Это какой-либо вор Ц завмаг, спекулянт-управхоз, накравший у по
койников вверенного ему дома хлебные карточки, получающий по ним килогр
аммы хлеба, обменивающий этот хлеб с помощью своей жирной, накрашенной к
рали на толкучке на золотые часы, на шелка, на любые ценности. И, если он иде
т со своей кралей, из разговор не о пропитании, их голоса громки и уверенны
, им на все наплевать… Надо б таких расстреливать!
Ночь на 20 января. 1 час 30 минут
По карточкам выдают сахар Ц по 100 граммов на рабочую, по 150 на детскую. Тоже в
первые.
Заговорило радио. Правда, не громко, а таким чуть слышным шепотом, что разо
брать слова можно было только в полной тишине, прижав ухо к громкоговори
телю. О Ленинградском фронте ничего не сообщалось.
С 13 января в лавках хлеб выдается очень хороший, без всяких примесей. Шуми
лов, однако, сказал:
Ц Это потому, что в городе нет никаких заменителей.
20 января. День в Смольном
Разговоры с работниками Смольного Ц лично и по телефону, обо всех делах.

В результате всех хлопот добился решения об эвакуации первой партии пис
ателей и их семей, числом двенадцать человек, с группой населения, отправ
ляемой из Ленинграда 22 января Ц в первый день начала эвакуации Ц колонн
ой автобусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93