- Я быстро соберу, - сказал он смущенно.
Аня помогала брату наполнить туесок.
В малиннике было душно, парило. Кусали комары.
- Хорошо, что Володю с собой не взяли, - сказала Аня, обмахиваясь веткой. - На него комары набрасываются, как на сахар.
- Его даже малина не соблазнила, когда он вспомнил, сколько здесь комаров, - засмеялся Саша.
Неожиданно над головой загрохотал гром. Наползла черная туча.
- Пойдем скорее, - заторопился Саша, - не то промокнешь и опять будешь кашлять.
- Давай лучше под деревом постоим: все равно до дома добраться не успеем.
- Нет, мы переберемся на другой берег Ушни и зайдем к Карпею. Это близко.
Выбрались из малинника, сбежали по крутому берегу к реке, где у ивы была привязана лодка. Река потемнела, сморщилась. Туча сизым крылом закрыла солнце.
От берега до избы Карпея бежали по лугу, перепрыгивая через ряды скошенной травы.
Карпей еще в окно увидел детей и широко распахнул дверь в избу.
- Добро пожаловать, дорогие гости! Вовремя приспели.
Карпей был охотник и рыболов. Жил бобылем. В хате у него стояли стол да скамейка, зато стены сплошь были увешаны пучками трав, сетями, вершами, капканами. В избе пахло свежим сеном.
Ульяновы любили этого статного, красивого и доброго старика. Илья Николаевич называл его поэтом в душе. Карпей прожил долгую жизнь, много видел и умел хорошо рассказывать.
- Вовремя приспели, - повторил Карпей. - Я только что из лесу воротился, мед добывал.
Карпей принес из чулана деревянную чашку, полную коричневатых медовых сотов.
Аня и Саша макали куски хлеба в мед и, запрокинув головы, ловили ртом золотистые капли.
Дед Карпей взглянул в туески, похвалил - хорошую малину собрали.
- А какой сегодня день-то? - хитро прищурившись, спросил он.
- Четвертое августа, - ответили разом брат и сестра.
- Вот то-то! Сегодня день Авдотьи-малиновки. Аккурат в этот день малина доспевает. Потому и удача вам.
За окном лил дождь, шумный, светлый.
- Ишь, припустился, - прислушался Карпей.
Аня выглянула в окно. Сквозь сетку дождя за Ушней видно освещенное солнцем поле.
- Грибной дождь!
- Ан нет! - возразил Карпей. - Грибной дождичек мелкий, теплый, с парком, а этот с холодком. Грибной дождик позавчера сеялся. Сеногноем его еще зовут - много сена губит. А этот дождь спорый, значит, скорый.
- Когда мы за грибами пойдем? - спросила Аня, страстная грибница.
- Денька через два. Самая пора маслятам. В бор пойдем, сосны там прямые, словно свечки стоят, под ногами мох, как перина.
Дождь действительно закончился быстро.
- Я вас через Ушню провожу, - сказал дед. - После дождя река бурливая, не ровен час, душегубку опрокинет.
Саша разулся.
- Я пойду босиком, а ты в лодке мои сухие сандалии наденешь, - сказал он сестре.
Аня попыталась возражать, но Саша сумел убедить, что это устраивает именно его - походить по мокрой траве босиком...
Карпей и Саша вели лодку против течения. Густые заросли ивняка сменил сосновый бор, звонкий, как гусли. Дождя здесь не было, но парило, пахло смолой и земляникой. За лесом раскинулось поле, а через него пролегал Владимирский тракт.
Карпей вгляделся в пыльное марево и велел Саше подгребать к берегу.
По Владимирской дороге медленно двигалась группа людей.
- Святая Владимирка, людскими косточками мощенная. - Карпей снял картуз, перекрестился. - Сколько каторжников по ней в Сибирь прогнали! Тыщи. Не многие обратно воротились... Гляньте, как они скованы промеж себя.
Каторжан было двенадцать человек, шли они по двое в ряд. Между обоими рядами покачивался железный прут, и к нему прикованы цепи от наручников.
Люди двигались по дороге, как серые тени, едва отличимые от пыльного тракта.
Аня и Саша, сцепившись за руки, в молчании следили за этой процессией, пока она не скрылась в лощине.
- Страшно как, когда живых людей железными цепями сковывают! - Аня не сдерживала слез.
Карпей вытер ладонью вспотевший лоб, надел картуз.
- Я, девочка, видел виды и пострашней...
Он присел на корму, вынул из кармана берестяную табакерку.
- Не забыть мне одного утра. Осенью это было. Шел я на охоту, шел по этой самой Владимирке и уж хотел в лес своротить, вижу - вдали пыль клубится. Партию ведут. Пригляделся - нет, не арестанты. Больно мелкий народ. Подождал, пока ближе подойдут. Гляжу - глазам не верю. Детей гонют, ведут, как взрослых арестантов, строем. Только что без кандалов... На каждом шинель надета и полы за пояс подсучены, чтобы по земле не волоклись. Идут босиком, а через плечо у каждого сапоги, за ушки связанные, висят. Все детишки по восемь - десять лет. Самому старшенькому не боле четырнадцати, как тебе, Сашенька...
Карпей затянулся козьей ножкой. Ветер подхватил синее облачко дыма.
- Какие глаза на меня глянули, сердце сковали. Большие, черные, по-младенчески открытые, ни слезинки в них, а мука страшная. Впереди махонький идет, вот такой... - Карпей показал рукой чуть повыше кормы. Ему бы на коленях у мамки сидеть, в бирюльки играть, а он шинель пудовую на плечах тащит... Поглядел на меня круглыми черными глазами - только дитё так в душу заглянуть может. "Что за ребятишки?" - спрашиваю солдата, а у самого от ужаса зубы лязгают. "Жиденят ведем, - отвечает солдат. - По царскому указу в Сибирь гоним, да уж не знаю, сколько до места доведем. Почитай, половину вдоль дороги закопали. Хлипкий народ. Маета с ними". Сообразил я тогда, что это еврейских детей на царскую службу гонют. Двадцать пять лет полагалось им солдатчины отбыть. "Позволь, - говорю, - служивый, хлеб мой им отдать". - "Не порядок это", - буркнул солдат и погнал их вперед. Я старшенькому успел краюху сунуть... Солдаты идут и следят, чтобы ровными рядами по уставу шли, чтобы с ноги не сбивались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67