Надежда Константиновна в августе 1896 года тоже была арестована по делу "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Елизавета Васильевна очень беспокоилась за единственную дочь, с которой никогда не расставалась.
- Чем все это кончится? Какой приговор ждет Надю? - тревожилась она...
Мария Александровна успокаивала, утверждая, что обоим дадут по нескольку лет ссылки, и что в ссылке можно отлично работать, и что такие люди, как Володя и Надя, унывать не умеют. Обе матери решили ехать в ссылку вместе со своими детьми. Мария Александровна делилась с Елизаветой Васильевной своим богатым опытом - и как обмануть бдительность тюремщиков и передать зашифрованную записку, и как обнаружить в книге условные знаки и тайнопись, - советовала, чтобы Елизавета Васильевна передала дочери "Гимнастику Мюллера", и что для сохранения здоровья необходимо делать тысячу шагов по камере и по сто низких поклонов. Елизавета Васильевна внимательно прислушивалась к ее советам...
Заскрежетали ржавые петли, открылось окошко.
Мария Александровна передала книги для Владимира Ильича и получила от него прочитанную. Обе матери отошли в сторону, чтобы незаметно для тюремщика просмотреть книгу.
- Есть условный знак, означающий "весьма важно", - сказала Мария Александровна, листая страницы, - и второй знак, что книгу надо передать Наде.
- Как хорошо, что мы с вами здесь встречаемся и можем немедленно выполнять поручения наших детей! - Елизавета Васильевна подошла к окошку, протянула книгу и с замиранием сердца следила, как тюремщик перелистывал страницу за страницей.
Затем он небрежно кинул книгу на стол, и у матери отлегло от сердца.
Обе матери постояли, посмотрели на тюремные стены, словно видели сквозь них своих детей, и пошли на набережную Невы. Можно было вдоволь наговориться, не таясь высказать тревоги и предположения. Мария Александровна и Елизавета Васильевна хорошо понимали друг друга и за эти дни стали большими друзьями.
Надежда Константиновна поминутно смотрела на часы и с нетерпением ждала, когда в камеру принесут чай. Сидела, перелистывала книгу и очень волновалась. "Какое-то важное сообщение. Неужели еще кто-то арестован? Или, может быть, Владимиру Ильичу объявили приговор?" - думала она и поглядывала на дверь.
Загремел засов, вошла надзирательница. Надежда Константиновна подставила жестяную кружку и с радостью почувствовала, как нагревается ручка: из чайника лился крутой кипяток.
Едва надзирательница закрыла за собой дверь, Надежда Константиновна схватила книгу... Сообщение на странице двадцать пятой... Вот она, эта страница. Надо спешить, пока не остыла вода. Осторожно вырвала из книги лист, оторвала от него сверху поперечную полоску, опустила в кипяток. Вынула - пусто. Оторвала еще одну полоску. Долго держала в кипятке и - вот досада! - порвала так, что на полоске проявились только верхние кончики букв. Опустила в кружку третью полоску, а чай уж остывает, молочные чернила плохо завариваются. Вдруг не проявятся? Нет, вылезли нижние кончики букв.
На этих двух полосках - всего одна строчка. Значит, сообщение еще впереди. Рвет полоски, опускает в кружку, вынимает, подносит ко рту, стараясь горячим дыханием проявить тайнопись. Больше ничего нет. Важное сообщение - в одной строчке.
"Что же это может означать?" - с нарастающей тревогой думает Надежда Константиновна, соединяет обе полоски, восстанавливает разорванную строчку. Вглядывается близорукими глазами в бледные буквы...
- Неужели правда? - шепчет она почти испуганно.
Четким, крупным почерком тщательно и твердо выведено: "Я Вас люблю!"
- "Я вас люблю", - повторяет она. Еще и еще раз читает, беззвучно смеется. Долго сидит, подняв голову, приложив ладони к пылающим щекам.
Под потолком, из глубокого проема окна, виднеется нестерпимо яркий кусочек неба, и, когда смотришь на него, не замечаешь ни шершавых грязных стен камеры, ни ржавой решетки, забываешь, что сидишь в тюрьме.
В ССЫЛКУ
Февральская метелица гудела и посвистывала по питерским улицам, наметала косые синие сугробы на панелях, обдавала снежной пылью, перехватывала дыхание.
Мария Александровна прохаживалась вдоль тюремной стены и не отрывала глаз от зеленого квадрата дверцы. Каждый раз, когда скрежетал ключ в замке и громыхал засов, она подавалась вперед, вытягивала голову - вся в нетерпении, в ожидании.
Дверца распахивалась, над высоким железным порогом сначала появлялась нога в сапоге, а за ней вываливалась фигура жандарма в голубоватой шинели. Мария Александровна снова втягивала голову в плечи и опять шагала. Порой она останавливалась, с тревогой поглядывала на свои руки в вязаных нитяных перчатках и, разведя их в стороны, смотрела под ноги, словно что-то обронила. Нет, ничего не обронила, но пальцы не ощущали привычной тяжести узелка с передачей. Сегодня она пришла к тюрьме с пустыми руками, без связки книг, без бутылок с молоком, даже не взяла с собой ридикюля, чтобы вот этими свободными от ноши руками обнять сына.
Сегодня его должны выпустить из тюрьмы на свободу. Мария Александровна грустно улыбнулась. На свободу... чтобы отправить в ссылку. Сколько он пробудет дома? Нет, не дома, а в кругу семьи. Никакого дома нет, дом был, а сейчас случайные меблирашки, хозяйские неуютные квартиры. Но разве в этом счастье? Дом там, где семья. А всем вместе, кажется, быть не суждено. Она, мать, поедет вместе с Владимиром в Сибирь, он не будет в ссылке один. Разрешение на ее поездку уже получено, но Володя об этом еще ничего не знает.
Лучики-морщинки разбежались от уголков засветившихся глаз матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67