Каратаев взял газету и ушел в дом. Через междугородный коммутатор он связался с Берлином и попросил соединить себя с полицейским участком, номер телефона которого был опубликован в газете. Представившись близким другом самоубийцы, хорошо знавшим всю его семью (что отчасти было правдой), Савва попросил следователя прочесть его предсмертную записку, туманно намекая на то, что это может пролить свет на причину суицида.
– Ну, что там? – участливо спросил товарища Нижегородский. – Что тебе сказали?
Савва некоторое время молча рассматривал листок бумаги с продиктованным ему текстом, потом так же, не произнося ни слова, посмотрел долгим взглядом на соотечественника, протянул ему листок и сел на диван.
– «Время упущено, – стал вслух читать Нижегородский, с трудом разбирая почерк Каратаева. – Порода Содома ничтожествует по всему миру. Наши тела покрыты порчей, их не спасет никакое мыло. Мы гибнем, становясь жертвами сатанинских культов, наша жизнь, несмотря на мнимые технические достижения, никогда не была так убога. Демоны наступают на нас, дикость звероподобных людей рушит основы культуры. Почему вы ищете ад в другом месте? Не это ли ад, где мы живем, где мы горим? Не ужасно ли то, что бесчинствует внутри нас?!» – Вадим опустил руку с листком. – Мощно сказано, я бы так не смог. Только что он имел в виду, Саввушка?
– Да это не его слова, – раздраженно произнес Каратаев, – цитата из одной книжки, что я дал в последний раз. Хотел направить этого… на предначертанный путь, а он чего-то там перемудрил. Размазня!
– Ага, вот и я смотрю – по стилю напоминает преподобного фон Либенфельса. Да-а-а, слабоват оказался наш фюрер, чтоб его…
– Успокойся, что сделано, то сделано, – буркнул Савва. – Только не делай вид, что ты жутко расстроен.
Катараев поднялся и ушел к себе.
Нижегородский проводил компаньона сочувствующим взглядом и со смачным «Yes!» правой рукой спустил воду в воображаемом унитазе. По отношению к товарищу он поступил подло, слов нет, но по отношению к человечеству… Да человечество теперь вовек с ним не расплатится! Собрать бы с каждого хотя бы по десятке, это сколько же получилось бы…

Неделю назад они вместе с Гитлером уехали в Берлин. Сразу по приезде Вадим отправился в клинику профессора Вилингена, где в течение часа присматривался к проходящим через вестибюль сотрудникам. Наконец он выбрал то, что нужно.
– Молодой человек!
– Слушаю вас.
– Здесь проходят проверку на… ну, на это самое…
– Вы имеете в виду тест профессора Вилингена?
– Вот-вот!
– Вам нужно записаться в регистратуре.
– Видите ли, в чем дело…
Нижегородский взял парня за рукав белого халата, отвел в сторонку и стал что-то говорить полушепотом. Парень испуганно закрутил головой:
– Не понимаю… зачем… нет… я не могу…
– Речь ведь идет не об излечении больного, – уговаривал Вадим, – вам нужно только подменить сертификат, настоящий отдать мне, а поддельный вручить моему товарищу. Чего тут сложного? Потом, когда мы с друзьями повеселимся, я, конечно же, раскрою карты. Это всего лишь розыгрыш.
– А если он пожалуется? Меня выгонят с работы. Вилинген сотрет меня в порошок. И где я возьму бланк?
– Определенный риск есть, кто же спорит, но за это вы получите двести марок.
– Не знаю, не знаю…
– А если пятьсот?
Парень ошалел от названной суммы. Таких денег он еще никогда не имел. Нижегородский достал из кармана фотокарточку.
– Значит, так, Адольф Гитлер из Мюнхена, австриец с видом на жительство, по профессии художник. Вот его снимок.
Через два дня с набережной Святой Катарины на мутные воды Ландверканала опустилась стайка порхающих мотыльков. Некоторое время они держались вместе, покачиваясь на покрытых масляной пленкой волнах, потом растянулись длинной полосой вдоль обросших илом каменных плит и пропали. Это был изорванный в мелкие клочки сертификат арийской чистокровности Адольфа Гитлера. 85 процентов! Хоть сейчас в «Арманеншафт», «Германенорден» или в новые тамплиеры.

Вечером 24 июня компаньоны стояли на мосту Людвига и, облокотившись о перила, наблюдали за движением водных водоворотов возле его центральной опоры. Неподалеку, на левой набережной Изара, скучал в автомобиле Пауль.
– Не могу поверить: человек, даже не простудившийся при катастрофе «Титаника», сошел с ума во цвете лет, – казалось, сам с собой рассуждал Нижегородский. – Вот тебе и броуновское движение и всякие там теории. Будущий великий вегетарианец подавился собственными мозгами, словно котлетой! А мы еще строили на нем свои планы, можно сказать, холили его, как беговую лошадь. Нет, ты только подумай, какая скотина! Даже не послал телеграмму…
– Хватит, Нижегородский, – прервал его Каратаев, – все равно бы ничего не получилось, и ты прекрасно об этом знал с самого начала. Если в ответственный момент крупье двинуть лопатой по затылку, он, согласись, бросит шарик уже с другим настроем. То же и с Гитлером. Что-то в нем повернулось. Поэтому давай-ка лучше думать, что делать дальше.
– Эх, Караташа, – обрадовался Вадим окончательному перелому в настроениях товарища. – Ты спрашиваешь: «Что делать?» Да, черт возьми, спасать этот мир, вот что делать! Война, если я хоть что-то понимаю, нам теперь не нужна. Ни первая, ни тем более вторая. Поэтому мы их просто-напросто от-ме-ня-ем!
Нижегородский прокричал последнее слово с неимоверным пафосом и театрально простер над перилами моста обе руки.
– И ты готов к решительным действиям? – спросил Каратаев.
– Согласен на любой кипиш, кроме голодовки!
– Тогда пакуй саквояж – мы едем в Боснию.
– Хоть завтра, а сейчас, мессир, в «Веселую маркизу»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172