В четвертый раз, – поднял Гирин палец.
Габа хихикнул, добровольцы пересмеивались, а те, кто подошел позже, пристраивались к веселящимся и заранее улыбались.
– Ну и вот, – продолжал командир «Боры». – Подхожу – моя негритяночка мне уже улыбается: узнала! Я ей объясняю: м'дами М'дами – мадам, госпожа {суахили).

, ну, потерял я этот паспорт, понимаете? А может, и ухитили, не знаю. Войдите, говорю, в положение! Дайте по билету хоть 50! Она опять свое: «Хапана, бвана, хапана!» Подзывает заведующего – седого такого индийца, – он ее выслушал и говорит мне: все, мол, ясно, получите по доверенности. Мзури сана Мзури сана – очень хорошо {суахили).

, говорю, мзее Мзее – обращение к пожилому человеку (суахили).

, а как это? Те мне объясняли, объясняли, но… то ли я их не понял, то ли они мне чего-то не того наговорили, а только я вернулся в общежитие и постучался к соседу. Слушай, говорю, Мэйсонье, будь другом, выручи! Сходи получи за меня деньги, а то я, раззява, паспорт потерял! Я, говорю, сейчас доверенность накатаю, и тебе по ней выдадут мои денежки. Вырываю лист из тетради и пишу: «Я, Гирин Максим Васильевич, пилот, КДК, Евразия, доверяю Мэйсонье Лассаву, пилоту, ЕКА, Евроамерика, получить за меня денежный перевод на сумму 500 рублей». И подпись.
Габа согнулся от хохота.
– Тебе смешно… – улыбнулся Гирин. – А ты представь, что у меня это в первый раз, вся эта возня с бумажками. Я же в жизни ни с чем таким не сталкивался, пока в Африку не попал. Там же все, как в прошлом веке! И вот, словно дите малое…
А Мэйсонье – такой же балбес, как и я был, иначе помогать не стал бы… Ну, в общем, опять «хапана, хапана», и опять я пошел, солнцем палимый. Надо было, оказывается, чтобы доверенность в отделении КДК подписали и печать шлепнули. Ну что ты будешь делать!
Пришлось плестись аж на Харамбе-авеню, тогда там представительство было. Прихожу – а оно закрыто! Когда откроется, спрашиваю? А после уикэнда, говорят, сразу и приходите! Нет, вы представляете?! Я жрать хочу, сил нет, а они мне – до понедельника! Короче, достаю я свою доверенность и расписываюсь за представителя – была у меня его роспись на пропуске. Это…
– Мы знаем, знаем! – вразноголосицу сказали добровольцы.
– Ага… Расписался я, значит, и печать поставил. На пропуске ведь и печать была – яркая такая, жирная, – я ее послюнявил и к доверенности приложил…
Гомерический хохот потряс кают-компанию. Габа выпучил глаза и сложился пополам. Широкие плечи его мелко затряслись.
– Чего только с голодухи не придумаешь, – горестно вздохнул Гирин. – А пришел на почту, там один заведующий за стеклом – то ли обед у них, то ли сиеста, не поймешь. Тот только на мою доверенность глянул и вернул. Печать, говорит, яйцом сведена. Все! Тут я сдался. Поплелся обратно. А что тут делать станешь? Перекантуюсь, думаю, как-нибудь до понедельника, у Нзубе займу или у Мэйсонье.
А потом прохожу мимо комендантской, мне и стукни в голову: может, думаю, я коменданту за постельное белье паспорт оставил? В залог? Я ж говорю – там все, как в прошлом веке! То справки этим симфорантам подавай, то паспорт, то квитанции разные… Вот уж точно: «Без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек!»
Захожу я к коменданту – бритоголовый такой масай – и точно! Вынимает он мой синенький! Я аж затрясся весь! Оставил масаю вместо паспорта билет свой, вышел в коридор и – не поверите! – карточку эту синюю расцеловал! И вот тогда – в седьмой раз! – я только и получил свои кровные. Вот позорище…
– Зато есть что вспомнить, – утешил его Жилин.
– Да уж… – довольно ухмыльнулся Максим. – Это тебе не баран начихал!..
– А вот у нас… – начал Габа с воодушевлением, но договорить ему не дали. Стеклянная дверь медотсека раздвинулась, и в кают-компанию, повернувшись спиной, выбрался Йенсен.
– Обижаете! – воскликнул он для кого-то в медотсеке. – Конечно, передам! До свидания! – И обернулся к троице: – Заходите!
– А где девчонки? – спросил Жилин. – Что-то я их нигде не найду…
– А где же им еще быть? – сказал Йенсен, радостно улыбаясь. – В скафандровой, конечно! Да вы заходите, не стесняйтесь!
Кнуров и парочка зашли. В медотсеке все сверкало белизной. Матово белели пластмассовые стены, блестела белая груша киберхирурга под молочным потолком, похрустывали белоснежные халаты громадного старшего врача Клунина и тоненькой девушки-практикантки. Сразу за столом-пультом ждали своих жертв стационарные диагностеры – длинные массивные ящики с герметическими крышками. Тоже белые.
Грузный врач благосклонно посмотрел на вошедших.
– Андросы, – пророкотал он густым архиерейским басом и неодобрительно уставился на сутулого Антона, облачавшегося у шкафчика. – Как бы богатыри! Да, Ленусик?
– Да, – пискнула Ленусик и зарделась, как маков цвет.
– Что там у нас?.. – громыхнул старший врач, плавно перебирая клавиши на пульте. Компьютер забубнил, услужливо выдавая на экран какую-то врачебную цифирь. – Порядок… Раздевайтесь и ложитесь в любой, какой на вас смотрит.
Диагностеры стояли рядком. Жилин выбрал крайний слева, за коим стыдливо прятался Антон, Стажер явно комплексовал из-за своих узких плеч и тонкой, кадыкастой шеи. Трепыхаясь и вертясь в воздухе, он неловко запихивал ноги в мягкий распах комбинезона, нервно дергая его и подсмыкивая.
Рот Жилина сложился в беглой усмешке. Он распустил комбез до самого низу– Ленусик шарахнула паническим взглядом, – выпростал одну ногу, уцепился за поручень, разделся и нырнул в диагностер. Было тепло, как в нагретой постели.
– Как бы расслабьтесь! – грянул врач. – Ноги врозь, руки вдоль тела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139