Такой был договор.
История.
5

* * *
В этом году победительницей оказалась девчонка из Цинциннати. Оказалось, что у нее был тоже экспонат, связанный с кристаллографией. Но она, в отличие от меня, или сама вырастила свои кристаллы, или насобирала их в ручейках, пещерах и угольных шахтах, в радиусе 100 километров от дома. Звали ее Мэри Алиса Френч, я помню, но в финале, на Национальной Выставке в Вашингтоне, округ Колумбия, она оказалась где-то в хвосте.
Когда ее отправляли на Финальную Национальную Выставку, город Цинциннати, говорят, настолько преисполнился гордости и уверенности в победе, или по крайней мере в том, что ее кристаллы займут почетное место, что мэр учредил «День Мэри Алисы Френч».
* * *
Теперь я невольно думаю об этом — времени у меня предостаточно, чтобы подумать о людях, которым я причинил зло, — и спрашиваю себя, не послужили ли мы с отцом невольной причиной ее ужасного провала в Вашингтоне. Вполне вероятно, что судьи в Кливленде присудили ей Первый Приз, чтобы подчеркнуть моральный контраст между ее экспонатом и нашим.
Может быть, в этом судействе наука отошла на задний план, и на фоне нашего постыдного мошенничества эта девочка дала судьям бесценную возможность научить школьников золотому правилу, которое выше всех законов науки: береги платье снову, а честь смолоду.
Как знать?
* * *
Много, много лет спустя после того, как сердце Мэри Алисы Френч было разбито в Вашингтоне, а я стал преподавателем в Таркингтоне, у меня учился паренек из Цинциннати, ее родного города. Его родня с материнской стороны недавно продала единственную уцелевшую ежедневную газетенку и главную телекомпанию и кучу радиостанций и еженедельных газет в придачу султану Брунея, которого считают самым богатым человеком на Земле.
Этот ученик выглядел лет на 12, когда его к нам привезли, а на самом деле ему был 21, но голос у него так и не ломался, а ростом он был 150 см. После сделки с султаном он, по слухам, стоил лично 30 000 000 долларов, но шарахался от собственной тени.
Он умел читать, писать и считать и сам выучил даже алгебру и тригонометрию. Он был, пожалуй, самым сильным шахматистом за всю историю колледжа. Но в обществе он совершенно терялся, и, видимо, так и не смог это преодолеть, потому что до смерти боялся всего на свете.
Я его спросил, не знал ли он женщину в Цинциннати, мою ровесницу примерно, по имени Мэри Алиса Френч.
Он ответил:
— Никого я не знаю, ничего я не знаю. Пожалуйста, больше со мной не говорите. И остальным скажите, чтобы они ко мне не лезли.
Я так и не узнал, что он сделал со своими деньгами, если он вообще чтото в жизни сделал. Мне сказали, что он женился. Что-то не верится!
Не иначе, как его прибрала к рукам какая-нибудь расчетливая девица.
Ловкая особа. Должно быть, купается в золоте.
* * *
Вернемся на Выставку Технического Творчества в Кливленде: когда судья с отцом обо всем договорились, я рванул к ближайшему выходу. Мне был необходим свежий воздух. Я искал новую, иную планету — или смерть. Все было лучше, чем то, что со мной творилось.
Выход мне преградил человек в потрясающем костюме. Другого такого во всем зале не было. Невероятно, но факт: он был одет так, как я сам буду одет, когда стану подполковником Регулярной Армии, на груди у него пестрели ряды орденских колодок. Он был в парадной форме, с золотыми аксельбантами, в сапогах, с «крылышками» парашютно-десантных войск в петлицах. Мы тогда ни с кем не воевали, и офицер при полном параде среди толпы штатских производил сногсшибательное впечатление. Его откомандировали на выставку с заданием навербовать многообещающих юных ученых для своей «альма матер». Военной Академии Соединенных Штатов в Уэст-Пойнте.
Академия была создана вскоре после Гражданской войны, так как страна нуждалась в офицерах со специальным инженерным образованием, которое считали главным условием победы в тогдашней военной науке — в основном это касалось картографии и артиллерии. Теперь, когда появились радары, ракеты, самолеты и ядерное оружие, возникли те же самые проблемы.
А я оказался в Кливленде, и на груди у меня, над самым сердцем, красовался громадный круглый значок, похожий на мишень, с надписью:
«УЧАСТНИК».
Этот подполковник, которого звали Сэм Уэйкфилд, не только заманил меня в Уэст-Пойнт. Во Вьетнаме, где он был в чине генерал-майора, он наградил меня Серебряной Звездой за выдающуюся доблесть и мужество. Он вышел в отставку за год до окончания войны и стал Президентом Таркингтоновского колледжа, ныне Таркингтоновской Тюрьмы. А когда я пришел из армии, он нанял меня учить детей физике и звонить в колокола, колокола, колокола.
Вот какие слова сказал мне Сэм Уэйкфилд, самые первые его слова, когда мне было 18, а ему 36:
— Куда спешим, сынок?
6

* * *
— Куда спешим, сынок? — сказал он. И добавил: — Если у тебя есть свободная минутка, давай поговорим.
Ну, я остановился. И это была самая большая ошибка в моей жизни. Там было сколько угодно выходов, и надо бы мне выбрать любой из них. Все остальные выходы в ту минуту вели в Мичиганский Университет, в журналистику, в мир музыки — к целой жизни, в которой я мог одеваться, выражаться и самовыражаться, как моей душе угодно. Любой другой выход, вполне возможно, привел бы меня к жене, которая не свихнулась бы и не повисла бы тяжким грузом у меня на шее, и к детям, которые любили бы и уважали меня.
Каждый из этих выходов привел бы меня к каким-то неприятностям, я понимаю — это дело житейское. Но не думаю, чтобы я угодил воевать во Вьетнам, а потом — учить неспособных к учению детей в Таркингтоновском колледже, а потом вылетел бы из Таркингтона и снова учил неспособных к учению на том берегу озера, пока не произошел величайший в истории побег из тюрьмы.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13