Вот уарача, та куда труднее, сколько всяких па, с ума сойти, говорил Куэльяр. Да й мамбо тоже с накрутом — то поворот, то отпусти партнершу, то хватай снова и сам держись как надо. Они почти одновременно стали танцевать и курить, наступали друг другу на ноги, давились дымом «Lucky» и «Viceroy», крутились, как заведенные, под музыку — уф, старик, кончай, — кашляли, плевались — давай шевелись, — голова как чугун, кружится — враки, у него дым под языком, а Фитюля — ну что? неважно, что бумажно, зато видали? Восемь, девять, десять — а теперь, пожалуйста, кольцами, вот так-то, а теперь прямо через нос, а теперь поворот, и еще один, и встал, и с ритма не сбился! Ну что?!
Еще недавно существовали только футбол и кино. Что угодно променяли бы за один футбольный матч! А теперь все мысли только о девочках и танцах, теперь все, что хочешь, — за тусовку с записями Переса Прадо и, разумеется, там, где курить разрешено. Принято было собираться каждую субботу, и мы таскались по гостям, звали не звали. Если не звали, мы, прежде чем вломиться в дом, отправлялись в подвальчик к китайцу и сразу к стойке — пять «капитанов»! И чтоб взяло, вот таким манером, говорил Фитюлька, — глю-глю, как настоящие мужчины, как я!
Когда в Лиму приехал Перес Прадо со своим оркестром, они, конечно, помчались в Корпас — встречать любимую звезду, и Фитюлька — ну-ка за мной! — продрался сквозь толпу, подошел прямо к Пересу Прадо, дернул за пиджак и крикнул во весь голос: «Да здравствует король мамбо!»
Перес Прадо мне улыбнулся, честно, и руку пожал, теперь в моем альбоме его автограф, вот пожалуйста — глядите.
Они, ясное дело, двинулись вместе со всей лавиной поклонников за Пересом Прадо — Боби Лосано подвез их на машине до площади Сан-Мартин, — а уж потом исхитрились, пролезли все-таки на трибуны солнечной стороны, попали на фестиваль мамбо, думать забыли о запретах архиепископа и угрозах брата Леонсио и брата Лусио.
Каждый вечер в доме Куэльяра мы находили по радио программу «Эль Соль» и слушали, млея, обалдевая — вот это труба, вот это ритм, старик, — концерт Переса Прадо, — вот это голос!
К тому времени они очень возмужали, уже ходили в брюках, зачесывали вихры щеткой, — словом, выросли, особенно Куэльяр, раньше был самым дохлым, самым маленьким в их пятерке, а теперь — самый высокий, сильный. Ты, Фитюль, ого-го, тебя прямо на выставку, настоящий Тарзан!
Первый, кто завел любовь — мы тогда учились в третьем классе второй ступени, — был Лало. Однажды вечером вкатывается этот Лало в кафе «Cream Rica» с такой сияющей мордой, что мы сразу — ты чего? А он распустил павлиний хвост, напыжился: ребята, я «приклеил» Чабуку Мелина, она сказала мне, что — да! Они всей компанией пошли отметить такое в «Часки», и со второго стакана Куэльяра повело — Лало, как же ты объяснился ей в любви? а она что сказала? а за ручку ее держал? а Чабука что на это? — прилип как банный лист, — а вы целовались? А Лало сияет, размяк, что тебе персик в сиропе, и отвечает на все вопросы, да еще с удовольствием! Теперь за ваше здоровье, теперь ваша очередь, пора уже заводить девушек. А Куэльяр стучит стаканом по столу и знай свое: ну как все было, ты поподробнее, что она сказала, а ты ей на это… Ты, Фитюля, точно священник на исповеди, смеется Лало, а Куэльяр — ну говори, говори, не тяни резину. Они выпили три «хрусталя», и к двенадцати Куэльяра развезло. Привалился к столбу прямо у городской больницы и — блевать. Эх ты, мозгля, говорили мы, пивом улицу поливаешь, деньги швыряешь зазря. Но Куэльяру не до шуток — ты нас предал! — сам не свой — Лало, ты — предатель! — на губах пена — втихаря откололся, завел девку — рвет на себе рубаху — и не хочешь рассказать, как ее отделал!
Фитя, смени пластинку, давай наклонись, а то весь перемажешься, а он хоть бы что — предатель, так друзья не поступают, пусть перемажусь, тебе что! Потом, когда его приводили в божеский вид, злость с него спала, затих, погрустнел — теперь мы Лало не увидим, теперь все воскресенья будет со своей Чабукой, а к нам, паразит, и дороги не вспомнит. И Лало — ну брось, Фитюля, одно другому не помеха, девчонка девчонкой, а друзья — это друзья, зря кипятишься. И они — хватит, миритесь, дай ему руку. А Куэльяр — ни в какую — пускай отчаливает к своей телке! Мы проводили Куэльяра до самого дома, и всю дорогу он что-то бормотал, — помолчи, старик, — чего-то мямлил, — ты лучше не шуми, иди тихо, по лестнице на цыпочках, а то проснутся предки и застукают. Но Куэльяр нарочно стал орать, бить в дверь кулаками, ногами — эй, пусть проснутся, пусть застукают, ему плевать, он своих родителей не боится, а они все четверо — трусы, чем бежать, дождались бы, пока откроют.
Надо же, как его забрало, — сказал Маньуко, когда мы мчались по Диагональной, ты только сказал о Чабуке, а у него враз лицо посерело и настроения никакого. И Большой — зависть взяла, вот и напился. А Чижик — родители ему покажут!
Но нет, родители не кричали. Кто тебе дверь-то открыл? мать, и что было? орала? Да нет! разревелась, сердечко мое, как ты мог, разве в твоем возрасте пьют спиртное? Потом пришел его старик, поругал, так, для порядка — это больше не повторится? нет, папа. Его вымыли, уложили в кровать, а наутро он попросил прощения. И у Лало тоже попросил — знаешь, не сердись, это пиво мне в голову, я, может, тебя оскорбил, может, стукнул? Да ну, ерунда, с кем не бывает под градусами, давай пять — и мир, мы же друзья, Фитюля, и пусть все будет по-старому.
По— старому уже не выходило: Куэльяр начал блажить, откалывал всякие номера, старался привлечь к себе внимание. А они его подначивали, подливали масла в огонь -слабо мне увести машину у старика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14