— Он шевелится, — сказал Литума. — Будь мужчиной, Хосефино, встань, я хочу посмотреть на тебя!
— Куда там, братец, — сказал Обезьяна, — ему, должно быть, небо с овчинку показалось.
— Брось его, Литума, — сказал Хосе. — Ты его всласть отделал, лучше не отомстишь. Разве ты не видишь, что он может окочуриться?
Тогда тебя опять посадят, братец, — сказал Обезьяна. — Хватит, не будь упрямым.
— Бей его, бей его, — подойдя, сказала Дикарка хриплым глухим голосом. — Бей его, Литума.
Но Литума не послушал ее, а вместо того обернулся к ней, одним ударом свалил ее на песок и принялся пинать ногами, ругая ее, — шлюха, стерва, сука, — пока у него не пропал голос. Потом, обессиленный, он бросился наземь и заплакал как ребенок.
— Ради Бога, успокойся, братец.
— Вы тоже виноваты, — стонал Литума. — Все вы меня обманули. Сволочи, предатели, вы должны были бы умереть от угрызений совести.
— Разве мы не выманили его из Зеленого Дома, Литума? Разве мы не помогли тебе расправиться с ним? Один бы ты не смог.
— Мы отомстили за тебя, братец. И Дикарка тоже — видишь, как она его царапает?
— А раньше-то, раньше-то что вы думали, — всхлипывая, говорил Литума. — Все вы были в сговоре, а я гам ничего не знал и верил в вас, как дурак.
— Братец, мужчины не плачут. Не надо так. Мы всегда любили тебя.
— Что было, то прошло, брат. Будь мужчиной, будь мангачем, не плачь.
Братья Леон и Дикарка, которая наконец оставила в покое стонавшего слабым голосом Хосефино, ободряли Литуму: пусть он возьмет себя в руки, мужчины закаляются в несчастьях, обнимали его, отряхивали с него песок — забудем прошлое, ладно? Начнем все снова, хорошо? Брат, Литума, братишка. Он то беззлобно бормотал что-то, наполовину утешившись, то опять приходил в ярость и пинал лежащего на земле Хосефино, то улыбался, то грустнел.
— Пойдем, Литума, — сказал Хосе. — Может, нас увидели из поселка. Если позовут фараонов, нам не поздоровится.
— Пойдем в Мангачерию, братец, — сказал Обезьяна. — Допьем писко, которое ты привез, это подымет твой дух.
— Нет, — сказал Литума. — Вернемся к Чунге. Он решительно зашагал к поселку, а когда Дикарка и братья Леон нагнали его, принялся свистеть во всю мочь. Далеко позади, хромая, со стонами и воплями тащился Хосефино.
— Тут самое веселье, — сказал Обезьяна, придерживая дверь, чтобы пропустить вперед остальных. — Только нас не хватало.
Усатый толстяк в очках вышел им навстречу.
— Привет-приветик, друзья. Куда же вы делись? Пойдемте, ночь только начинается.
— Музыку, арфист, — воскликнул Литума. — Даешь вальсы, тондеро, маринеры.
Он, спотыкаясь, прошел в угол, где помещался оркестр, и упал в объятия Боласа и Молодого Алеханд-ро, а толстяк и косоглазый тем временем тащили братьев Леон к бару и угощали их пивом. Сандра поправляла Дикарке волосы, Рита и Марибель засыпали ее вопросами, и все четверо жужжали, как осы. Оркестр начал играть, посетители отхлынули от стойки, с полдюжины пар уже танцевали под нимбами зеленого, голубого и фиолетового света. Литума подошел к стойке, умирая от смеха.
— Чунга, дорогая, до чего сладка месть. Слышишь? Кричит, а войти не смеет. Мы избили его до полусмерти.
— Меня чужие дела не интересуют, — сказала Чунга. — Но вы мое несчастье. Прошлый раз меня по твоей милости оштрафовали. Хорошо еще, что сегодняшний скандал разыгрался не в моем доме. Что тебе налить? Здесь кто не пьет, тому скатертью дорога.
— До чего ж ты груба, Чунгита, — сказал Литума. — Ну да ладно, я не обижаюсь, налей что хочешь. И себе тоже, я угощаю.
Между тем толстяк хотел повести Дикарку на площадку для танцев, а она упиралась и вырывалась.
— Что это с ней, Чунга? — сказал толстяк.
— Какая муха тебя укусила, — сказала Чунга. — Тебя приглашают танцевать, так иди, не кочевряжься. Почему ты отказываешь сеньору?
Но Дикарка продолжала отбиваться.
— Литума, скажи ему, чтобы он меня отпустил.
— Не отпускай ее, приятель, — сказал Литума. — А ты, шлюха, делай свою работу.

Часть III
Лейтенант машет рукой до тех пор, пока лодка не превращается в белую точку. Жандармы взваливают чемоданы на плечи и уходят с пристани. На площади Санта-Мария де Ньевы они останавливаются, и сержант указывает на холмы, где среди лесистых дюн белеют стены и поблескивают крыши строений, — это миссия, господин лейтенант, вон главное здание, там живут монашенки, господин лейтенант, а левее часовня. Лейтенант оглядывается вокруг: коренастые фигуры индейцев, хижины с похожими на капюшоны крышами из пальмового волокна. Полуголые, грязные женщины с апатичными лицами что-то размалывают, прислонившись к стволам капирон. Жандармы идут дальше, и офицер оборачивается к сержанту: ему не удалось толком поговорить с лейтенантом Сиприано, почему он не остался хотя бы ввести его в курс дела? Но ведь если бы он упустил лодку, ему пришлось бы ждать целый месяц, господин лейтенант, а он спал и видел, как бы поскорее уехать. Пусть он не беспокоится, сержант в два счета введет его в курс дела. Блондин ставит на землю чемодан и указывает на неказистую хижину — вот он, господин лейтенант, самый захудалый полицейский участок в Перу, и Тяжеловес — а он будет жить вон там, напротив, господин лейтенант, и Малыш — они подберут ему пару агварунок в служанки, и Черномазый — служанок здесь хоть завались, только их и хватает в этой дыре. Входя в дом, лейтенант трогает герб, подвешенный к стропилу, и он издает металлический звук. Крыльцо без перил, половицы и доски, из которых сколочены стены, грубо обтесаны и плохо пригнаны, всю обстановку первой комнаты составляют соломенные стулья, письменный стол, вылинявший флажок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137