Ткнут ей кулаком в нос, затем протягивают разжатые пальцы. И черно-белая дворняга, повизгивая от боли и со страхом ожидая нового подвоха, подползала на животе к скучающему приказчику и под общий хохот лизала ему руку… Да, собаки в городе были свободны, но свобода без гарантии сохранения достоинства (пусть и собачьего) – это мираж, самообман.
Рыжая собачонка была другого нрава. Она вертелась вьюном, размахивая хвостом, как сигнальным флажком, при этом зад ее качался, как маятник. Перед всеми лебезила, но каждый остерегался ее коварства. Захочешь ее погладить – она вдруг цапнет за руку, правда, не до крови. Выйдет какой-нибудь мальчишка во двор с бутербродом – собачонка визжит от восторга и расстилается у его ног, стыдливо отворачивая глаза от вожделенной колбасы, и вдруг – раз! – она перепрыгивает через забор, держа в зубах эту самую колбасу, а мальчишка с удивлением рассматривает палец, на котором появились следы клыков.
Всеобщим уважением взрослых и детей пользовался старый цирковой пес. Величественный в своей старости, несмотря на жалкую шкуру с выдранными клоками шерсти, он никогда не ронял собачьего достоинства и ни перед кем не унижался из-за корки хлеба или куска колбасы. В цирке его когда-то обучали разным штукам, и пес многое помнил. Например, когда ему бросали кость, он не спеша подходил к ней, обнюхивал, затем, шаркнув передней ногой, делал поклон в сторону того, кто бросил, и очень осторожно брал зубами (казалось, что губами) кость, медленно отходил в сторону и начинал грызть.
Однажды на кухне у бабушки кто-то опустошил тарелку с котлетами. Бабушка в общем-то сама и была виновата: сняв сковородку с плиты, она поставила ее на низкий подоконник, окно же было настежь раскрыто. Никто ничего не мог доказать, но папа заподозрил собак. Добрый, в сущности, человек, он в ярости мог совершить поступок, которого потом стыдился всю жизнь… Папа пошел в аптеку к дяде Лёве, взял у него пакетик с ядовитым порошком, а затем купил сырого мяса… Я помню, что, возвращаясь из школы, с ужасом обнаружил около церкви труп черно-белой дворняги, которая, съев папино «угощение», отправилась туда, куда любила иногда заглядывать. Я еще не понял, в чем дело, прибежал домой, а во дворе собрались все приказчики во главе с Микой Гудинецким. Они громко обсуждали дикое событие, совершенно нетипичное для города Леово, и начистоту говорили папе в лицо, что о нем думают. Здесь же валялся труп рыжей собачонки.
– Из-за каких-то паршивых котлет отравить трех собак! – с негодованием говорил Мика.
«Как трех? – хотелось мне крикнуть. – Вот же сидит циркач!» И действительно, цирковая собака, живая и невредимая, сидела в стороне и спокойно смотрела на всех своими умными проницательными глазами.
И кто-то из мальчишек стал мне рассказывать, как она уцелела. Он видел, как мой папа бросил ей отравленное мясо. Собака, как всегда, вежливо изогнулась в благодарном поклоне и шаркнула ногой. И тут, видимо, дрогнуло сердце папы. Он бросился к псу и отобрал мясо.
– Ты понимаешь! – с восторгом говорил мальчишка. – Вот это пес так пес! Когда твой папа отобрал у него мясо, он и вида не подал, что обиделся. Постоял, постоял – и вдруг зевнул! Ей-Богу, чтоб я лопнул, чтоб у меня лягушки завелись в животе – зевнул!
Увы, напрасно мы радовались тому, что собака уцелела. Ей была предназначена другая участь – участь позорной смерти.
Это произошло в первые месяцы установления советской власти. Сначала мы ликовали – это был праздник освобождения Бессарабии от румынского владычества. Казалось, каждый житель маленького городка становится активным творцом всеобщего и своего личного счастья. Мы жили в ожидании сказочных чудес… Я долго хранил тетрадный листочек со словами, которые переписала мама с какого-то транспаранта: «Беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даром даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы. В.И. Ленин».
Скоро, очень скоро мы поняли, что новая власть – в руках демагогов. Начали с ликвидации собак, а закончили депортацией почти половины бессарабского населения…
К этому времени я обзавёлся великолепным дворовым псом по кличке Бомбонел. Пёс обычно выпрашивал что-то сладкое – пряники, конфеты, отсюда и его кличка (конфеты – по-румынски «бомбоанэ»). Не знаю, откуда он пришёл. Просто прижился – и всё. Это был здоровенный кобель с лоснящейся светло-коричневой шерстью. Как виртуозно «опоясывала» снежная белизна его голову! Издали казалось, что это белый ошейник. Общительный и ласковый, игривый и серьёзный, пёс был мне предан до самозабвения, неизменно сопровождал в школу, порой терпеливо дожидаясь у ворот все четыре урока. Но брать его с собой в школу становилось с каждым днём опаснее. В городе появились собачьи фургоны, о которых раньше никто не имел представления. По постановлению горсовета, все уличные собаки подлежали уничтожению. И вот по городу стали бегать собаколовы (их вербовали из среды опустившихся молдаван-пьянчуг) с длинными палками, на конце которых были укреплены проволочные петли. Собаколов подкрадывался к жертве, накидывал на голову петлю, слегка оттягивал палку назад. Собака делала резкое движение вперёд, стремясь освободиться от петли, но именно это и губило её: петля, разумеется, тут же захлёстывала ей горло, и собаколов, торжествуя, тащил беднягу к фургону.
Как всё-таки легко люди поддаются низменным страстям! Те самые леовцы, которые всегда благодушно относились к собакам, вдруг превратились в азартных маньяков. Процедура, поимки собак вначале их возмущала, потом начала забавлять, а затем уже превратилась в необходимое зрелище, без которого день казался скучным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27