Женщина оставила в покое ступу с пестиком, велела подтащить меня к низкому столику. Потом деловито осмотрела мою руку, которую крепко держал, кажется, Пананг.
– Под ногтями грязь, – сказала она с укоризной и начала неторопливо вталкивать швейную иглу под ноготь моего среднего пальца. У мистиков в цене именно указательные и средние пальцы.
Темная капля крови поползла по металлу, женщина сдула ее и воткнула иглу поглубже. Потом внимательно посмотрела мне в глаза. Когда-то она была недурна собой – правильные черты лица, выразительный рисунок губ. Теперь это была потускневшая особа лет сорока-сорока пяти с выщипанными бровями и мастерски подведенными глазами. Нетрудно было понять, что она до сих пор украшала княжеский двор своим присутствием. И трое усатых мужей Чхины тоже украшали, судя по экипировке.
– Зрачки почти не расширились, – сказала женщина. – Он где-то научился не чувствовать боли.
Баданг (или Чачанг) склонился надо мной.
– Где научился? У какого отшельника?
В растянутых мочках его ушей висели крупные мужские серьги, поэтому, несмотря на грозную мину и гвардейские усы, придворный мужик казался мило-несуразным ребенком, напялившим на себя все, что блестит.
Мне-то всего лишь нужно было назваться хиппи-бродягой, каких полно в Даньчжинии. Они толпами едут из Америки и Европы и разбредаются по священным горам в поисках космической энергии и нирваны. Они попрошайничают, воруют, умирают от голода, болезней, наркотиков или, обессиленные, попадают на зуб гиенам и красным волкам. Короче говоря, фигура обовшивевшего тощего анахорета с безумными или печальными глазами стала привычной для Даньчжинского Времени. Сами даньчжины относились к ним снисходительно, как к мухам или древесным клопам, убежденные в том, что никогда никому из них не достичь нирваны или хотя бы низших степеней совершенства. Так что моя ложь была бы очень правдоподобна и была бы мне защитой. По крайней мере, спасла бы меня от кары за уход из Подвалов, и прекратились бы, наверное, пытки.
Я давно заметил, а сейчас остро почувствовал, что жизненная необходимость лгать – первый признак монстроопасной ситуации. Люди должны лгать, чтобы выжить, чтобы реализовать свои возможности, чтобы сделать свое дело. Но теперь я панически боялся лжи, самой мысли о лжи…
Женщина рассердилась.
– О боги! Почему ты молчишь? Мне так интересно узнать, кто ты! Может, ты тоже ее любовник? Может, и тебя она приворожила, как Пхунга? – Она вытащила иглу и бросила ее на стол. – Не хочешь говорить, не надо. Мы ее сейчас лечить будем. Она встанет, увидит тебя и скажет, кто ты такой. Ведь скажет, когда увидит?
«Ненависть ненавистью не укрощают», – написано в изречениях бога. Но я-то уже достоверно знал, что он умел постоять и за себя, и за других, если сумел сохранить душу чистой.
Я рванулся и опрокинул столик вместе со светильниками и иглами. В темноте мне удалось справиться лишь с одним из мужей Чхины – я преодолел сопротивление его рук и защемил ему сонную артерию… Когда женщина разожгла светильник, я, обессилев, барахтался под грузными телами двух потных братьев. Потом мое горло подперли двумя остриями церемониальных мечей – а мне-то поначалу они показались игрушечными! Я почувствовал жаркие струйки, потекшие по ключицам.
– Свяжите пока его, – сказала женщина и принялась приводить в чувство третьего мужа. Она колола иглой в мочки его ушей, потом, сняв сапоги, в большую смуглую ступню. Наконец он очнулся. Я пытался увернуться от его кулаков и пинков, и он несколько раз от души врезал по каменной стене. Братья покатились со смеху, а женщина лишь улыбнулась.
– Ну, хватит, – сказала она. – Порошок уже настоялся. Надо лечить.
– Как будете лечить? – спросил я, сплевывая кровь.
– Обыкновенно. – Женщина удивленно посмотрела на меня. – Порошком из трав. В нос натолкаем.
Кажется, Пананг зажег второй светильник и пошел впереди женщины к дальнему углу, огороженному раздвижной стенкой из бамбука и бумаги. Там была спальня.
– Что за травы? – спросил я Баданга (или Чачанга). Он дул на разбитые в кровь кулаки и лишь буркнул:
– Лучше заткнись.
Я слышал о даньчжинском наркотике из каких-то особенных «дурных» трав; он и мертвого способен поднять на ноги, но потом наступает полная потеря сил. Для больного или ослабленного организма это кончается, как правило, катастрофой.
– Вы хотите ее убить? – сказал я. – Но она же ваша жена!
– Была жена, – ответил тот, у которого кулаки были в порядке. – Умрет – будет не жена.
За загородкой послышалось чихание, потом надрывный кашель. Я рванулся, но меня придавила нога в войлочной упаковке.
– Какие сволочи! – хрипел я. – Раньше вы боялись! А теперь она больна… Вы шакалы, не люди… Вы беспомощную хотите убить.
Полураздетую Чхину вытолкнули из загородки, она упала на колени. Потом посмотрела на ладони и начала брезгливо вытирать о себя. Похудевшая, бледная, она была еще прекрасней, чем прежде. Мои обостренные чувства захлебнулись в предчувствии непоправимой беды.
– Чхина! – закричал я, но меня еще сильней придавила толстая нога.
Мужчины оцепенело смотрели на Чхину, видно, проняла все же ее красота.
– Она совсем вылечилась! – обеспокоенно сказала женщина. – Чего вы смотрите? Начинайте!
Тот, что дул на кулаки, уже держал в зубах красный шелковый шнурок, закатывая рукава халата.
Я изо всех сил рванулся, и путы на мне лопнули. Тотчас сильная боль в затылке ошеломила меня. Сначала я подумал – ударили чем-то по голове. Но и все, кроме Чхины, корчились на полу, взвывая от боли и сжимая головы ладонями.
Я увидел лицо Чхины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87