Старик подался ко мне всем телом.
– Зачем ты ищешь? Для кого ищешь?
– Моя профессия и моя жизнь – искать истины. Вы уже должны были это понять. Я хочу познать самые чистые истины Небесного Учителя…
– Ты хочешь сказать, мы пользуемся не самыми чистыми?
Великий Учитель постепенно приближает людей к своему уровню, сами ведь сказали. А тот, кто способен приблизиться, не знает о такой возможности. Или ему не дают приблизиться… Как мне сейчас.
– Если ты найдешь то, что ищешь… как ты поступишь потом?
– Я сделаю так, как потребует истина. Пусть она будет тяжела, пусть будет против меня и против всей моей жизни…
Монах, полуприкрыв глаза, превратился в неподвижную глыбу бронзового цвета. Только граненые зерна четок из белого металла в быстром темпе скользили по шелковой нити в его руках. Конечно, было о чем подумать старику, ведь я сказал, что совершенные не так уж и совершенны, если исповедуют заведомо приземленные истины.
Старик открыл глаза. Взгляд – твердый и властный.
– Ты должен снова надеть колоду, Пхунг, если решил остаться у нас. Только преступник с колодой на шее не имеет срока визы. По нашим законам каждый человек, даже святой отшельник, волен считать себя преступником.
– Я надену, о мудрый наставник…
Он перебил меня властным взмахом руки с четками.
– И еще ты должен принять обет монастырского служки.
– Конечно, – пробормотал я. – В сущности, я уже…
– И знай, Пхунг, из Подвалов ты не выйдешь до конца твоей жизни.
Я покрылся гусиной кожей под его взглядом, ставшим тяжелым и вязким, голос мой пропал, поэтому я лишь кивнул. Он долго смотрел на меня, потом спросил чуть ли не с отчаянием в голосе:
– Но тебе лично зачем все это, Пхунг? Ведь ты не даньчжин, чтобы так сильно полюбить Небесного Учителя?
Любые слова мои были бы уже лишними. Великий хранитель Подвалов возжаждал получить добавку к совершенству восьмой ступени, и его решение не смогли бы поколебать даже боги, даже Большой Секретный Компьютер…
Я распрощался с друзьями и хозяевами отеля, потом пошел под зонтиком к Чхине с букетом лучших цветов, которые нашлись в чхубанге. Говинд назвал меня дураком, которому надоело жить, но признал наличие «злого мужества».
– Мы будем о тебе вспоминать, – сказал он на прощание. – Я знаю, ты задумал что-то плохое. Но ты готов отдать за это жизнь, поэтому не хочу тебе мешать. Ты хорошо, наверное, понял, что надо сделать, чтобы тебе не помешали. Может, в других перерождениях мы встретимся. Прощай.
Цветы не произвели на Чхину особого эффекта.
– Я тебя крепко люблю, Пхунг! – суровым тоном начала она. – Ты же знаешь, больше некого здесь любить. Поэтому ты не пойдешь в Подвалы, я не пущу. А хомут можешь надеть. Он тебе к лицу.
Это она пошутила. Хомуты она ненавидела по вполне понятным причинам.
Она была удивительно нежной в этот вечер, если не обращать внимания на неуклюжие шутки и типичный женский эгоизм. Ее смуглая упругая кожа благоухала травами, в шелковистой копне волос застряла помятая розетка из ярчайших крылышек местных мотыльков. А в иссиня-черных глазах, почти без радужных оболочек, стоял властный призыв. Наверное, женщины матриархата такими вот глазами смотрели на своих любимых из враждебного мужского племени, прежде чем отдать их в жертву богам…
Конечно, мы поругались на прощание. Чхина со всей искренностью и экспрессией высказала мне, что ненавидит меня и что больше слышать обо мне ничего не желает.
С чувством легкой грусти и облегчения я покинул ее и прошелся в последний раз по улочкам чхубанга, превратившимся в мутные реки. Подходя к храму, я понял вдруг, что люблю Чхину. Обалдеть можно, – выражаясь словами Джузеппе!
В ветхой одежде «принявшего обет» меня подвели под руки к свежему пролому в толстенной подвальной стене. Духовный Палач, согбенный немощный старикашка, вцепился костлявыми пальцами в мою руку.
– Еще можно вернуться, сынок.
Толстый старик громовым голосом произнес молитву для «дальнего пути», и меня втолкнули в проем. И тут же начали его закладывать кирпичами с известковым, резко пахнущим раствором.
В сумраке Подвалов я увидел бледные пятна лиц, услышал неясный шепот. В спертом, затхлом воздухе помимо запаха извести и подмокшей старой бумаги ощущался чад светильников. Я находился в самом сердце Даньчжинского Времени, куда еще не проникал ни один европейский ученый, и даже ни один искатель сокровищ. И мне казалось, что вот сейчас из удушливого мрака выйдет одутловатый полуголый старик с безмятежной улыбкой на полном лице. Он протянет обе руки в даньчжинском приветствии и скажет:
– Ты меня искал, Пхунг? Я – Небесный Учитель… По крайней мере, я уже ощущал, что все в Подвалах
Пропитано его загадочной сущностью.
Несколько часов я бродил по запретным Подвалам, исследуя новый материк. Да, здесь навсегда застряла ночь. Окон не было и в помине, а отдушины в двухметровой толще стен – узкие, как стрижиные норы в глиняных берегах. В отдушинах и на самом деле, будто в норах, селились стрижи, сизоворонки и береговые вьюрки. Монахи терпеливо ждали, когда они выведут птенцов, и выталкивали опустевшие гнезда шестами. Для улучшения вентиляции.
Электрического света здесь не терпели, так как он был изобретением «Чужого Времени». Пользовались древними светильниками из серебра и бронзы, а также простенькими плошками из камня или глины с плавающими в благовонном масле фитильками. Ученейшие люди Даньчжинского Времени – монахи-переписчики, философы, знатоки эпистемологии, логики, абхидхармического анализа бывали здесь, работали, умирали. Сейчас их было несколько человек, преждевременных старцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87