Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…
Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.
У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.
Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?
Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.
– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.
Она умела смущаться? Вот так открытие!
– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…
– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?
Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.
Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.
– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.
Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.
– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?
На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.
– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:
– Я приворожила к тебе одну женщину.
Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:
– Какую женщину?
– Себя.
Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.
– И что теперь будет? – спросил я.
– Не знаю, – беспечно ответила она.
Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.
Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху – вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.
– Все из-за тебя! – сказала она.
– Из-за меня? – опешил я. – Ты за столиком, я тут, на кровати…
– Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела…
Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!
– Я плохо себя чувствую, Чхина, – жалобно сказал я. – Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например…
Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.
– Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.
– С этого надо было начинать… – пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.
Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!
Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.
– Это очень хороший фарфор, господин Пхунг. Из Макао. Я его берег для высоких гостей… А эта женщина очень бедна…
– Почему она так бедна? Ведь монахи должны были ее обеспечить как бывшую живую богиню, не так ли, господин Чхэн?
– Так, все так. Но три мужа… Большие люди при дворе, много расходов. Ведь придворным жалованья не платят.
– Она их обеспечивает, а не они ее?
– А иначе на ней никто бы не женился. Вы же знаете, она приносит несчастья. В мой отель первый раз пришла – и вот, – хозяин тряхнул мусорный совок, черепки мелодично звякнули.
– Значит, все приданое уже промотали?
– Не все. Совершенные запретили дом продавать. В этом доме она должна жить до смерти… И еще хочу сказать, господин Пхунг… Наверное, вы не знаете… Она пыталась покончить с собой…
Я содрогнулся.
– Она приняла яд, и ее спасли с большим трудом, – продолжал Чхэн, присев на край постели и сложив сильные руки на клеенчатом фартуке. – Ее даже в город возили, чтобы операцию сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87