Жизнь с Тен… Как описать ее? Свои книги она поставила на полку и сложила в комод белье. Когда я слушал записи, она всегда подпевала, часто импровизируя, не зная всех слов. Она пользовалась любым предлогом, чтобы зажечь свечи. В ванной она способна была сидеть часами. Аккуратной Тен была даже в мелочах. Свою небольшую зарплату она расходовала очень экономно и никогда не соглашалась взять у меня деньги взаймы. Работала она по-прежнему в «Островах» и каждую пятницу – пела. Всякий раз, когда Тен поднималась на сцену, я восхищался ею так же сильно, как в первый раз.
Говорила она мало, но всегда по существу. Мне она казалась серьезной и бесконечно прекрасной. Улыбалась Тен редко, но когда это случалось, я чувствовал себя так, словно мне в сердце вонзили нож – такой острой была моя радость. Секс придавал нашим отношениям остроту иного рода. Девушке близость со мной давалась нелегко. Вернее, она никогда не отдавалась сексу полностью. Я уверен, что Тен получала от него большое удовольствие, однако ни на минуту не переставала контролировать себя. Удовольствие тоже должно было принадлежать ей, принадлежать полностью. Ни разу она не позволила себе ни вскрикнуть, ни застонать. Должно быть, Тен слишком боялась затаившегося внутри животного начала.
Со стороны она казалась намного старше, чем была на самом деле. И только когда мы выбирались на танцы, та же сила, что овладевала ею во время пения и занятий сексом, выплескивалась, оживляла ее, и Тен снова становилась похожа на нормальную, общительную, остроумную и энергичную восемнадцатилетнюю девушку.
Она любила меня. И я любил ее так сильно, что мои чувства приобрели почти болезненное свойство. Мне нравилось наблюдать за Тен, особенно когда она об этом не подозревала. Я любил смотреть, как она жестикулирует, когда говорит по телефону, как подбирает под себя ноги, садясь на диван перед телевизором, как чистит зубы по утрам. Часто я просыпался по ночам только за тем, чтобы посмотреть, как она спит. Порой меня охватывал безотчетный страх, и я наклонялся к ней, чтобы прислушаться, дышит ли она. Не знаю, чего я боялся… Должно быть, какой-то неожиданности, непредвиденной случайности, которая отнимет у меня Тен.
К холодильнику она прикрепила сделанную со спутника фотографию африканского континента и научила меня, как различать в разрывах облаков крошечные кружочки чаго. Каждую неделю Тен обновляла карту, и я видел, как они сливаются друг с другом.
Так, по кружочкам чаго, я отмерял нашу с Тен жизнь, день за днем, неделю за неделей. Но с каждой неделей родина Тен становилась все меньше. Где-то там далеко, под серо-голубым покрывалом облаков, скрывались ее родители и сестра, и разрастающееся чаго оставляло им все меньше шансов.
Тен ни на минуту не позволяла себе забыть о том, что она не оправдала надежд матери и отца. Ни на минуту она не забывала, что является беженкой. Это сознание и делало ее во многих отношениях серьезнее, взрослее меня. В этом, вероятно, крылась и главная причина ее почти болезненной аккуратности и приверженности порядку. Тен вела себя так, как будто явилась в мой дом ненадолго. Она словно чувствовала: все это может быть отнято у нее без всякого предупреждения.
Ей нравилось готовить для меня по воскресеньям, хотя после этого кухня целую неделю благоухала перцем и кореньями. О том, что от ее стряпни меня неизменно несет, я так ни разу и не признался. Тен с таким упоением крошила, резала, толкла специи, приобретенные в маленьких лавках индусов и выходцев с Карибских островов, так весело напевала себе под нос, что у меня просто не хватало на это духу. Когда Тен готовила, я наблюдал за нею из коридора, где она не могла меня видеть. Но когда, неловко опустив нож, она негромко выругалась на календжи и поднесла порезанный палец к губам, я вихрем ворвался в кухню.
– Черт, черт, черт! – повторяла она. Порез оказался глубоким, и кровь текла по указательному пальцу обильной струей. Первым делом я подвел Тен к крану и заставил сунуть палец под холодную воду, а сам бросился в ванную комнату, где у меня была домашняя аптечка. Вернулся с бинтом, пластырем и непоколебимой уверенностью в своей способности вылечить все порезанные пальцы на свете.
– Порядок! – встретила меня Тен, поднимая больной палец вверх. – Все уже прошло.
Порез действительно исчез. Во всяком случае, ни самой раны, ни даже корочки засохшей крови на пальце не оказалось – остался только небольшой розовый шрам, который у меня на глазах побелел и рассосался.
– Что произошло? Как?!
– Я не знаю, – ответила Тен. – Все прошло.
Расспрашивать ее я не стал. По правде говоря, мне не очень-то хотелось вникать в суть. В жизни Тен и без того хватало непростых моментов. Я желал бы, чтобы все ее беды ограничивались прошлым – чтобы там они и остались, но не верить своим глазам я не мог. Я сразу понял – эта невероятная способность к регенерации не имеет никакого отношения ни к нашей земле, ни к человечеству. Она была чужой, инопланетной, и я малодушно решил, что если не стану заострять этот вопрос, то все останется, как было, и прошлое нас не потревожит. Но я позабыл о террористах.
Началось все в Лондоне, потом взрывы прогремели в Эдинбурге и Дублине. Каждый раз это случалось в пятницу, во второй половине дня, накануне выходных, при большом скоплении людей. Манчестер был наготове, но и террористы не дремали. Во вторник – аккурат в обеденный час – в «Островах» сработало спрятанное под одним из столиков взрывное устройство, состоящее из полукилограмма семтекса и нескольких сотен гвоздей и ржавых бритвенных лезвий. Никто не погиб, но женщине, сидевшей за соседним столом, оторвало взрывом обе ноги до колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38