Мужчины держали в руках фонари, лопаты или ножи; канги женщин оттопыривались, и я поняла, что там – краденые овощи. Даже корзинки детей были полны маисовых початков и бобовых стручков. И все эти воры бесстыдно таращились на нас. Чуть дальше, за опрокинутым проволочным забором, стояла вторая, еще более многочисленная толпа. То были гиены, которые ждали, чья возьмет. Если бы победили мародеры, эти люди присоединились бы к ним; если бы удалось отбить нападение нам, они бы растворились в темноте, расползлись по своим хижинам и стали ждать следующего раза.
Численностью враги превосходили нас, причем раз в двадцать. Но у меня имелся револьвер, и это придало мне уверенности.
– Убирайтесь отсюда! – крикнула я дерзко. – Это не ваша земля!
– И не ваша! – заорал в ответ предводитель захватчиков – босой, тощий как скелет мужчина, одетый в обрезанные джинсы и грязную, изодранную тряпку, которая когда-то была майкой. В левой руке он держал сделанную из консервной банки лампу-коптилку, а в правой сжимал мачете.
– Вся эта земля, – продолжал он, – взята на время у чаго. Когда оно придет, то заберет ее назад, и она никому не достанется. Мы хотим взять, что можно, пока эта земля не пропала.
– Обратитесь в ООН! – снова крикнула я.
Но предводитель бидонвильцев только покачал головой, и толпа с грозным ворчанием качнулась вперед. Наши женщины негромко зашумели и крепче сжали свои тяпки и мотыги.
– В ООН? Ты что, не слышала последние новости? ООН решила сократить объемы выделяемой нам помощи. Они бросают нас на милость чаго!
– Это наша еда! Мы вырастили ее, и она принадлежит нам. Уходите с нашей земли.
– Да кто ты такая? – Вожак засмеялся. Мужчины, поигрывая большими блестящими панга, снова двинулись вперед, но я не испугалась. Смех предводителя разжег во мне мрачный огонь, который разглядел брат Дуст – огонь, который превращал меня в бойца. Чувствуя, как от гнева и ощущения собственной силы начинает слегка кружиться голова, я выхватила револьвер и подняла высоко над головой. Один, два, три громких выстрела разорвали ночь.
Наступившая затем тишина была еще более оглушительной, чем сами выстрелы.
– Эге, у девчонки-то револьвер! – пробормотал тощий предводитель.
– И девчонка умеет им пользоваться. В случае чего ты умрешь первым, – пригрозила я.
– Возможно, – согласился он. – Но у тебя осталось три пули, а нас здесь – триста человек. Идем, ребята, она ничего не сделает!
Трущобные ринулись в атаку, и мать едва успела оттащить меня в сторону. Они врубались в наш маис и сахарный тростник, словно саранча, и их канга отливали желтым в свете чадящих ламп. За мужчинами шли женщины и дети – они собирали срезанные стебли и початки в корзины, а то и просто за пазуху. Триста пар рук очистили наше поле в мгновение ока. Тяжелый револьвер оттягивал мне руку, но я им так и не воспользовалась. Помню, я плакала от сознания собственного бессилия и стыда. Врагов было слишком много, и мое могущество, моя решимость, хотя и подкрепленные силой оружия, оказались пустой бравадой, хвастовством, пшиком.
К утру поле превратилось в вытоптанный пустырь, засыпанный сломанными стеблями, измятыми листьями, обглоданными маисовыми кочерыжками. На всей шамбе не осталось ни зернышка.
Утро застало меня на обочине шоссе Джогуру. Я пыталась остановить матату, вытянув руку с поднятым пальцем. В маленьком спортивном рюкзачке за спиной лежали все мои пожитки. Я снова стала беженкой. Мой разговор с родителями вышел коротким и немногословным.
– Что это такое? – Не дотрагиваясь до лежащего на кровати револьвера, мама издали указывала на него. Что касалось отца, то ему не хватило смелости даже взглянуть на оружие. Он так и сидел, сгорбившись, в продавленном старом кресле и разглядывал собственные колени.
– Где ты взяла эту ужасную вещь?
Темное пламя во мне еще не остыло. С толпой оно не справилось, но для моих родителей его жара было больше чем достаточно.
– У Шерифа, – ответила я. – Ты знаешь, кто это такой? Это очень большой человек. Он дает мне споры чаго, а я ношу их в своей щелочке американцам, европейцам, китайцам – всем, кто может хорошо заплатить.
– Не смей так с нами разговаривать!
– Почему? Ведь вы палец о палец не ударили, только сидели и ждали, чтобы что-то изменилось. Но ничего не изменится. Чаго придет и уничтожит все. Это неизбежно, и я знаю это не хуже вас, но я по крайней мере взяла на себя ответственность за семью. Я вытащила вас и себя из сточной канавы. Благодаря мне вам не надо воровать еду!
– Это грязные деньги! Грязные, греховные деньги!
– Ты брала их у меня и не спрашивала, откуда они.
– Если бы мы только знали!..
– Разве вы хоть раз спросили, где я их достаю?
– Ты должна была сама все рассказать.
– Что толку, если вы не хотели знать? Не хотели и боялись!..
На это матери нечего было ответить, и она снова показала пальцем на револьвер – как на единственное неоспоримое доказательство моей порочности.
– Ты когда-нибудь… пользовалась им?
– Нет, – ответила я с вызовом. Только попробуй назвать меня лгуньей, всем своим видом говорила я.
– А ты… смогла бы? Например, вчера ночью?..
– Да, – ответила я. – Я бы и выстрелила, если бы знала, что это поможет.
– Что с тобой случилось, Тенделео? – Мама с горечью покачала головой. – Что мы такого сделали, в чем провинились?
– Вы не сделали ничего, – ответила я. – В том-то и беда. Вы сдались, опустили руки. Ты тоже сидишь здесь, как он. – Я указала на отца, который так и не произнес ни слова. – Вы оба сидите и ничего не делаете, только ждете, что Бог вам поможет. Но если бы Он мог, разве он наслал бы на нас чаго?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38