Мать стояла перед дверью дома с маленькой сестричкой на руках, а Кристин, немного испуганная, держалась за ее платье.
Священник со всех ног погнался за лошадью, ухватился за недоуздок, подпрыгнул так, что полы его длинной рясы взметнулись вокруг него, и все же упустил дикое животное, взвившееся на дыбы.
– Коняшка, коняшка… Стой, коняшка, стой, сынок! – выкрикивал он нараспев, подпрыгивая и приплясывая, словно козел.
Отец и какой-то старый крестьянин стояли обнявшись, лица у них совершенно расплылись от смеха и опьянения.
Должно быть, священник выиграл Рыжего или же Лавранс все-таки ему подарил его, потому что Кристин помнит, что он уехал из Йорюндгорда на нем. К этому времени все были уже довольно трезвы. Лавранс почтительно держал священнику стремя, а тот на прощание благословил его тремя перстами. Вероятно, священник этот был из людей уважаемых…
Да, да! У них дома часто бывало весело на Рождество. Приходили ряженые. Отец вскидывал ее к себе на спину, и она ощущала его мокрые волосы. Чтобы в головах у них стало яснее и можно было пойти к вечерне, мужчины обливали друг друга ледяной водой у колодца. И громко хохотали, когда жены сердились на них за это. Отец брал ее холодные ручонки и прижимал к своему лбу, который был красен и горяч, как огонь. Все это происходило во дворе, в вечернюю пору, – молодой белый полумесяц висел над горным гребнем в водянисто-зеленом воздухе. Входя в горницу с дочерью, Лавранс ушиб ей о притолоку голову, так что у Кристин вскочила на лбу большая шишка. Потом Кристин сидела у стола на руках отца. Он прижимал к шишке клинок кинжала, кормил Кристин лакомыми кусочками и давал ей пить мед из своего кубка. И она не боялась рождественских ряженых, которые шумели в горнице.
– Ах, отец, отец!.. Мой добрый, милый отец!.. Громко рыдая, Кристин закрыла лицо руками. Ах, если бы только ее отец знал, каково ей в эту Рождественскую ночь!
Идя обратно через двор, Кристин увидела, что над крышей поварни летают искры. Служанки занялись приготовлением еды для людей, ушедших в церковь.
В большой горнице было темно. Свечи на столе догорели, а огонь в очаге почти потух. Кристин подкинула дров и раздула уголья. И тут увидела, что в ее кресле сидит Орм. Он встал, как только мачеха заметила его.
– Как же это? – сказала Кристин. – Разве ты не поехал в церковь вместе с отцом и со всеми остальными?
Орм раза два глотнул слюну:
– Он, наверное, забыл разбудить меня, так мне кажется. Отец велел мне ненадолго прилечь на кровать у южной стены. Он сказал, что разбудит меня…
– Вот беда-то, Орм, – сказала Кристин. Мальчик не отвечал. Немного погодя он сказал:
– Я думал, что ты уехала вместе со всеми. Я проснулся и оказался совсем один здесь, в горнице.
– Я ходила ненадолго в церковь, – ответила Кристин.
– Ты не боишься выходить из дому в Рождественскую ночь? – спросил мальчик. – А разве ты не знаешь, что нечистая сила могла налететь и утащить тебя?
– Но сегодня ночью носятся, наверное, не только злые духи, – отвечала она. – Говорят, что в Рождественскую ночь все души… Я знавала одного монаха, он уже умер, – надеюсь, он теперь перед ликом Бога, потому что он всегда был такой добрый. Он рассказывал мне… Слышал ли ты когда-нибудь о том, что животные беседовали между собой в своих стойлах в Рождественскую ночь? В те времена они умели говорить по-латыни. И вот петух прокричал:
«Christos natus est!» Нет, теперь я уже не помню всего. Другие животные спросили, где это, и козел проблеял: «В Вифлееме, в Вифлееме!», а овца сказала: «Eamus, eainus!»
Орм презрительно усмехнулся:
– Ты думаешь, я такой младенец, что можно утешать меня притчами? Отчего бы тебе не взять меня на руки и не дать мне пососать?..
– Я говорила это больше для того, чтобы утешить себя самое, Орм, – спокойно сказала Кристин. – Мне тоже так хотелось бы послушать обедню…
Теперь она не могла уже больше смотреть на неубранный стол, смела все остатки в корыто и поставила его на пол перед собакой. Потом достала из-под скамьи пучок осоки и вытерла насухо столешницу.
– Не хочешь ли пройти со мной в кладовку, Орм, и принести оттуда хлеба и солонины, а потом мы накроем на стол к празднику? – спросила Кристин.
– А почему бы тебе не заставить своих служанок сделать это? – сказал мальчик.
– Меня так учили дома у отца и матери, – отвечала молодая женщина. – На Рождество никто не должен просить другого ни о чем, но каждый обязан стараться сделать как можно больше. И блажен тот, кто может больше всех послужить другим в дни праздников.
– А вот меня же ты просишь! – сказал Орм.
– Это дело иное: ты сын хозяина дома.
Орм взял фонарь, и они пошли вместе через двор. В кладовой Кристин наполнила два корыта всякой праздничной едой. И, кроме того, она взяла связку больших сальных свечей. Пока она занималась всем этим, мальчик сказал:
– Наверное, так водится у крестьян – все то, о чем ты мне сейчас говорила. Ведь я слышал, что он простой сермяжный мужик, Лавранс, сын Бьёргюльфа.
– От кого ты это слышал? – спросила Кристин.
– От матери, – сказал Орм. – Я слышал, как она не раз говорила моему отцу, когда мы в прошлый раз жили здесь, в Хюсабю, что вот, мол, он теперь увидит, что даже серый мужик не захочет отдать свою дочь за него замуж.
– Уютно же было в Хюсабю в это время, – коротко сказала Кристин.
Мальчик не отвечал. Уголки его рта вздрагивали. Кристин и Орм отнесли в горницу наполненные корыта, и Кристин стала накрывать на стол. Но ей нужно было еще раз сходить в кладовку, чтобы принести кое-что из еды. Орм взял корыто и сказал, немного смущаясь:
– Я схожу за тебя, Кристин. На дворе так скользко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23