– Значит, по-вашему, он узнал, кто…
Слова застряли в горле. Макс утратил дар речи.
– Я ухватился за конец ниточки, которая может привести к убийце вашей дочери. И пока я не разузнал ничего наверняка, Айзек, как мне представляется, ухватился за ту же нить. Контактов у него больше, чем у меня. Опыта тоже. Да и вообще он умнее. Он может попасть, куда надо, раньше меня. И он мог отправиться, куда угодно, а уж что произошло потом, я не знаю. Но пришел я не для того, чтобы вас пугать. Я понадеялся на то, что Айзек позвонит вам и скажет, что появился шанс на возмездие.

Глава тридцать девятая

Когда человек умирает безвременно, причину его смерти, как правило, удается возвести к какой-нибудь допущенной им ошибке. Когда кровь, вскипев в жилах, повела Канаана по следу убийц его маленькой племянницы, он позабыл обо всем, чему научился за двадцать лет службы в полиции. И вот его поймали, как желторотого птенца, и приковали к стене, раздев догола и заставив дрожать от страха. И к тому же – с готовым разорваться мочевым пузырем, с отчаянным колотьем в мозгу, с подернутыми пленкой глазами, с прилипшим к небу языком и со слюной, похожей по вкусу на переплетный клей.
Он отчаянно заморгал, пытаясь восстановить хотя бы зрение.
Находился он сейчас в подвале. Запах ветоши и крысиного помета подсказал ему это. Из-за тяжелых каменных стен до его слуха доносился глухой шум прибоя. Значит, его никуда из «Люцифера» не увезли. Заточили там же, где захватили.
Постепенно его глаза начали привыкать к здешней тьме. Подвальные окна была заколочены, но в щели меж досок просачивалось немного света. Время суток было дневным, так что он постепенно начал видеть все лучше и лучше.
Это помещение использовали как склад. Здесь стояли ящики с вином, причем парочка из них была вскрыта. Здесь валялись садовые инструменты – старые и ржавые, в основном, со сломанными ручками. Здесь имелись несколько клеток из числа тех, в которых перевозят кошек и собак. А также – несколько неуклюжих орудий для пыток, выглядящих откровенной бутафорией.
Вдобавок ко всему, его мучила и жажда.
Он попытался встать, но оказался прикован так низко, что ему удалось подняться лишь на четвереньки. Терпеть он больше не мог и сходил по малой нужде, забрызгав себе ноги и пустив струю по потрескавшемуся каменному полу.
С великим трудом он дотянулся до одного из ящиков с вином. Разгреб набросанную поверх солому, отодвинув в сторону две подвернувшиеся под руку бутылки. Подтер собственную мочу соломой, затем разбросал солому у ног. А на ящик исхитрился сесть.
Осторожно отбил горлышко одной из бутылок. В ней оказалось красное вино. Оно залило ему грудь тем, что в полумраке казалось кровью. Жажду вино не утолило, но от мерзкого вкуса во рту, по крайней мере, избавило.
Голый, он сидел на ящике и мерз. Подумал о том, не заорать ли ему, чтобы оповестить тюремщиков о том, что пришел в сознание. Но нет, не стоит. Ему сейчас надо было пораскинуть мозгами. Может быть, удастся придумать что-нибудь путное.
И вдруг он вспомнил карикатуру, которую видел когда-то в иллюстрированном журнале. Двое узников, прикованные к стене так, что их ноги болтаются в воздухе. В камере ни окна, ни обстановки, вообще ничего. Один из узников говорит другому: «У меня есть план». Вспомнив об этом, Канаан расхохотался. Он посмеялся всласть, хотя и контролируя себя, чтобы не сорваться в истерику.

Глава сороковая

Когда проживешь в маленьком городке пять-шесть лет, то познакомишься с половиной жителей, а со второй половиной начнешь, как минимум, раскланиваться. А в большом городе – в Чикаго, в Нью-Йорке, в Детройте, даже в Лос-Анджелесе – и в своем-то квартале знаешь лишь десять процентов соседей, еще десяти процентам неуверенно киваешь, а на остальные восемьдесят только косишься.
А когда проведешь на улице типа Голливудского бульвара (где народу примерно столько же, сколько в небольшом городке или в квартале большого города) часов шестнадцать-восемнадцать, тебе начинает казаться, будто ты знаешь здесь уже всех, по меньшей мере, зрительно. Но Голливудский бульвар и в особенности «блядоходная» его часть – это место, подверженное постоянным переменам. Цвет, пол, национальность и сочетания всего вышеперечисленного – все это перетекает из одного в другое буквально каждый час.
Канаан знал здесь практически всех малолетних проституток и педиков, выставляющих напоказ свой товар, знал каждого воришку, налетчика, костолома и сутенера. Канаан представлял собой соответствующим образом запрограммированный ходячий компьютер.
Свистун знал здесь многих – но, конечно, не стольких. По сравнению с Канааном, он, можно сказать, никого не знал.
Когда он в конце концов вышел на Джорджа Гроха – жоржика-моржика или Игрока, как его тут называли, – то не смог бы поручиться, что этот парень когда-нибудь попадался ему на глаза. Может, и потому, что таких восемнадцати-девятнадцати-летних оболтусов было здесь слишком много, – эдаких пухлогубых блондинчиков, готовых на все и порой становящихся жертвами того, на что они как раз не готовы.
– Игрок, – окликнул Свистун, подкравшись к нему сбоку и отрезав его тем самым от остальных торговцев собственным телом, толпящихся на углу этой изумительной – особенно для хуливудского климата – ночью.
Свистун подумал, что Грох похож на одну из звезд немого кино. Как там ее звали? Ах да, Вероника Лейк.
Это имя гремело еще до рождения Джорджа Гроха. Да, если уж на то пошло, и до моего собственного рождения, подумал Свистун.
Игрок напряженно улыбнулся потенциальному клиенту, чуя в нем однако же и кое-что иное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90