– В этом-то и беда. Когда человек работает круглыми сутками без выходных на протяжении десяти лет, то ждешь, что он будет так себя вести и впредь. Может быть, он действительно чувствует, что заболевает. Может быть, решил воспользоваться накопленными отгулами, потому что не исключено, что ему их никто не оплатит по выходе в отставку. А может, захотелось просто недельку-другую отдохнуть. Или встряхнуться. Прочистить, одним словом, карбюратор. Ну и пусть. Человек заслужил. Если, конечно, вы не знаете чего-нибудь не известного мне.
Свистун однако же поспешил заверить капитана в том, что ничего не знает, да, честно говоря, и не особо интересуется.
– Вы уверены, что вас в связи с ним ничто не тревожит?
– А что, собственно говоря, должно меня тревожить?
– Потому что Айзек, знаете ли, с годами моложе не становится. Потому что с тех пор, как его племянницу убили, он старится буквально на глазах. Потому что в любую минуту с ним может случиться инфаркт.
– Господи, только не это! А кто-нибудь заезжал к нему домой?
Хенслер покачал головой.
– А вы сами?
– Мне не хотелось вмешиваться, пока не удостоверюсь в том, не получил ли Айзек особого задания. Может быть, его решили внедрить в банду, или что-нибудь в этом роде. Человека нет всего полдня, а вы уже просите объявить федеральный розыск. Что, собственно говоря, происходит, Свистун?
– Если бы у меня было что сказать вам, я бы это непременно сделал.
Свистуну было крайне неловко проникать в квартиру Канаана без разрешения. За все годы знакомства Канаан ни разу не пригласил его к себе, хотя сам бывал у Свистуна довольно часто.
Они пили кофе, слушали шум машин, доносящийся с фривея, делали вид, будто это прибой, и, хотя Канаан никогда в гостях не засиживался, было видно, что эти визиты доставляют ему удовольствие.
Свистун вскрыл замок собственной кредитной карточкой, усмехнувшись тому, что полицейский завел у себя дома столь хлипкие запоры. Но тут же убедился в том, что ни один мало-мальски уважающий себя вор не нашел бы здесь ничего интересного; да даже наркоман, готовый стащить все, что угодно, лишь бы заработать на дозу, не смог бы здесь ничем поживиться. Черно-белый телевизор был так стар, что потребовалось бы приплатить человеку, который вынес бы его на помойку. Грабителя могли бы привлечь разве что изречения, развешенные по стенам в инкрустированных рамочках, но вряд ли наркодельцы клюнули бы на каллиграфические письмена на иврите.
«Всю жизнь меня окружали слова, но я так и не нашел ничего лучше молчания», – гласило одно изречение.
«Сторонись злого соседа, не связывайся с порочным, но не отшатывайся от грешного», – гласило другое.
Свистун оценил иронию ситуации. Специалист по сексуальным преступлениям против несовершеннолетних, вынужденный по службе иметь дело с последними подонками, внушает себе, что с ними не стоит связываться. Хотя последние слова звучали, пожалуй, отрезвляюще: деваться, мол, тебе все равно некуда. Ведь, куда ни глянь, повсюду грешники.
Он прошел на кухню и начал просматривать полки и ящики, сам толком не зная, что ищет, но надеясь, что, если набредет на что-нибудь важное, то сумеет разгадать его значение.
Несколько кастрюль и сковород – ровно столько, чтобы разогреть консервированный суп и поджарить яичницу. Микроволновая печь с емкостью в полпинты – наверняка Канаан в ней кипятит воду, и не более того.
Грошовые ножи и вилки – стандартный набор.
Пустота в холодильнике, даже кубики льда не приготовлены. Свистун набрал себе из-под крана стакан воды. Пахла она – да и на вкус отдавала – химикалиями. Маленькие радости современной жизни, включая стакан лимонада из холодильника, здесь не предполагались.
Свистун проанализировал причины собственного беспокойства. Канаан исчез, самое позднее, через пару часов после своего разговора с Риальто. После того, как узнал правду, которую пытались скрыть от него друзья.
Уже собираясь уйти, он заметил на столике пергамент, перья и тушь. Канаан работал над очередным изречением. Предварительный набросок он сделал карандашом, да и то не довел до конца. Если, конечно, Свистун правильно запомнил сказанное в Ветхом Завете.
"Мне отмщение… " – успел записать Канаан.
"И аз воздам, " – мысленно закончил Свистун.

Глава тридцатая

Диане было двадцать пять лет. Два последних года она провела в Хуливуде. За это время она успела обзавестись полдюжиной друзей, тремя сотнями знакомых и за деньги пропустить через себя тысячу двести одиноких, голодных и сексуально одержимых мужиков.
Две Бобби – Дарнел и Лэмей – были ее подружками. Кении Гоч и Джо, дневной бармен в «Лу» – друзьями. Старшая сиделка лос-анджелесского хосписа Мэри Бакет и фотограф Раймон Радецки, предпочитавший называть себя Раабом, замыкали полдюжину. Впрочем, с Раабом, который значился именно так на визитных карточках, на рубашках с монограммами и на золоченой вывеске своей студии в Западном Голливуде, дело обстояло не так просто, и она не взялась бы однозначно определить природу собственных отношений с ним. Иногда он смешил ее до слез, а бывало, и пугал до смерти.
Он сидел на диване, возясь с фотокамерой и то и дело фотографируя Диану, стоящую у стеклянных раздвижных дверей собственной квартиры с видом на город с холма. Это была прекрасная квартира с балконом. В ясный день отсюда можно было разглядеть башню мэрии на Беверли Хиллз.
В гостиной на стенах висели натюрморты в рамочках, на кухне было полно игрушечных кошек и собачек; над постелью виднелись две картины: Христос на кресте и кровоточащее сердце в терновом венце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90