Мессина, подлинный волк покера, человек, никогда не пасующий даже с последней мелочью на руках, лишь бы не доставить удовольствия партнеру, человек, практически никогда не доверяющий собственному чутью и, тем не менее, едва ли не каждый раз встающий из-за стола в плюсе, не забыв при этом выразить свое сочувствие проигравшим, и потому избавленный от всеобщей ненависти, как правило, сопровождающей игрока, выходящего из игры с крупным выигрышем.
– Давненько не виделись, – в знак приветствия пробормотал Эб Форстмен; буквальному смыслу его слов никто не придавал ровным счетом никакого значения, потому что именно так Форстмен всякий раз приветствовал каждого – даже того, с кем расстался всего пару минут назад, когда тому вздумалось сходить в уборную.
Но, еще взволнованный недавними воспоминаниями и потерявший в связи с этим отчетливое чувство времени, Риальто неожиданно возразил:
– О чем вы говорите? Мы виделись в прошлую пятницу, а сегодня понедельник.
– Ну, и что же у нас получается? Трое суток? Семьдесят два часа? Чего только не случается за семьдесят два часа. Возьмите хоть Берлинскую стену, за семьдесят два часа ее разобрали до последнего камешка. А Польша…
– У нас тут что, политический клуб? – рявкнул Чак Уисси.
– … она стала демократической страной практически за ночь. И никто не говорит о политике, – возразил Форстмен. – Мы занимаемся проблемами метафизики.
– Не спорьте, друзья. Ну что, Майк, сядешь за стол или так и будешь стоять? – спросил Мессина.
– Сяду.
– Ваша сдача, Эб. Мы тут в карты играем – или как?
– Я ведь только и сказал, что за семьдесят два часа может измениться весь мир, – сказал Форстмен. – Миллион людей рождается на свет за это время и миллион людей умирает.
– А вот уж этого я и слышать не хочу, – опять вступился Уисси. – Такие числа меня пугают. Моя математика начинается с туза и идет в сторону уменьшения.
– А я и о людях-то только так думаю: сразу про одного или, самое большее, про двоих, – сказал Риальто, усаживаясь за стол.
– Ну, хорошо, будь по-вашему, – сказал Фор-стмен. – Возьмем одного человека и представим себе, что с ним может произойти за семьдесят два часа. Возьмем Кении Гоча.
– А кто такой Кении Гоч? – спросил Уисси.
– Кении Гоч – это парень, приехавший сюда десять лет назад в поисках прекрасных сновидений, а сейчас умирающий посреди жуткого кошмара.
– Знаю я этого Кении Гоча, – сказал Риальто. -Иногда он называет себя Гарриэт Ларю. Носит красные платья и сандалии из крокодиловой кожи. Выходит на голливудскую панель.
– Больше не выходит. Не носит платьев, не носит сандалий из крокодиловой кожи. И больше не хочет, чтобы его называли Гарриэт. Как он утверждает, после его смерти Бог может и не найти его, если люди будут по-прежнему называть его Гарриэт Ларю.
– А он что, умирает?
– Синдром Карпова. Одна из самых страшных штук, связанных со СПИДом.
– Ну, и что вы хотите о нем сказать?
– Я хочу сказать, что он вполне может умереть за семьдесят два часа. Я заехал проведать его в хоспис и мне сказали о нем именно это.
– А с какой стати вам вздумалось навещать этого педика? – спросил Мессина.
О нем ходили слухи, будто в Филадельфии, откуда он прибыл, у него связи с мафией, и поэтому он говорил с нарочитой грубостью, полагая, что от него именно этого и ждут.
– Этот парень не педик, – сказал Форстмен. -Он мне поклялся, что не склонен ни к каким извращениям.
– Красные платья! Сандалии из крокодиловой кожи! О чем вы спорите?
– Эту униформу он носил по договоренности с рекламным агентством, которое его наняло, – пояснил Форстмен. – За определенный гонорар он был согласен на подобную экипировку. Но нельзя же сказать про человека, будто он любит жрать говно, просто потому, что он работает ассенизатором.
– Можно и говно съесть, лишь бы в нем волосинка не попалась, – заметил Уисси. – Но дело не в этом. Вы не ответили на вопрос. С какой стати вам вздумалось навестить его в хосписе?
– Кении Гоч – свояк моей жены. Седьмая вода на киселе, конечно. Троюродный брат троюродной сестры или что-то в этом роде. Да откуда мне знать? Жена сказала, мол, парень умирает и надо его навестить, проявить к нему чисто человеческое участие. Я объяснил ей, что никогда с ним не виделся. Разве что так – разок на похоронах, разок на свадьбе. Но она настояла на своем.
– Вот просто так взяла и настояла?
– Она сейчас как раз в этом возрасте.
– Что еще за возраст такой? – удивился Мессина.
Форстмен оторвал взгляд водянистых глаз от своих карт и уставился на Мессину.
– Да сами знаете. В этом возрасте хочется проявить милосердие по отношению к окружающим, потому что прекрасно понимаешь, что скоро милосердие понадобится и тебе.
– Это можно понять, – заметил Риальто. – Я открываюсь.
– Ну, и вы выслушали его исповедь? – спросил Мессина. – Я весь внимание.
– Я что, похож на священника?
Форстмен принялся раскладывать по столбикам фишки.
– А ведь вы, евреи, не ходите на исповедь и не получаете отпущения грехов. Как же вы устраиваетесь? – раскладывая собственные фишки, спросил Кип.
– Мы испытываем сожаление.
– Да уж, пари держу, этому парню есть из-за чего испытывать сожаление, – заметил Киси.
– Да и кто не испытывает сожаления, если взглянуть на дело честно и здраво, – рассудительно сказал Форстмен.
Форстмен произнес это каким-то особым тоном, из-за чего Риальто остро посмотрел на него единственным глазом и обнаружил, что тот, в свою очередь, на него смотрит, словно имея что-то в виду или про запас.
Они разыграли довольно скучный кон, после чего Риальто сказал:
– Мне сейчас не сдавайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90