Тапочки буду в зубах приносить. На самом деле я надеялся, что… как говорили наши предки, стерпится – слюбится. Бывает ведь любовь с первого взгляда, а бывает со второго и с десятого. Но шли месяцы, годы… Если бы ты знал, сколько раз у меня опускались руки! Я думал даже найти этого ее болвана, привести к ней, сказать им: будьте счастливы, дети мои, только никогда больше не попадайтесь мне на глаза! Но в конце концов я оказался прав. Я услышал от нее долгожданные слова. А потом узнал, что у нас будет ребенок. Я просто спятил от счастья! Если бы кто-нибудь мог понять, как мы жили… как мы смотрели друг другу в глаза… За те четверть часа, пока я был еще жив, я успел понять, что пришел конец моему счастью. Я не чувствовал боли и мучился только этим. Я старался удержаться из последних сил, но даже любовь не всесильна… Увы. «И никого не защитила вдали обещанная встреча, и никого не защитила рука, зовущая вдали», – с иронией продекламировал он. А потом серьезно добавил: – Вот этих пятнадцати минут я не мог тебе простить. Сказать, что я тебя ненавидел, – не сказать ничего. Попади мне тогда в руки отражатель – я не задумываясь взорвал бы Вселенную лишь за то, что где-то в ней есть ты. Я тебя искал с самого первого дня. Ради этого стал адъютом, пустился в странствия. Изобрел тысячу способов наказать тебя. Пересказывать не буду, у тебя пропадет аппетит. Но Монте-Кристо рядом со мной – мальчишка. Ему не приходилось мстить там, где врага нельзя даже убить. Но вот мы встретились, начали орать друг на друга… Знаешь, это даже смешно. Выпьем?
И мы снова выпили. Я почувствовал себя очень пьяным. То ли мы перестарались с водкой, сделав ее крепче обычной. То ли сама эта встреча, будь она неладна, так подействовала… Угрызений совести я не испытывал. Попытки Мишкина обвинить во всем меня одного с треском провалились. Даже выслушав семейную драму, я не дрогнул. Не хватало еще подцепить комплекс вины. Тогда все, милости просим в Больницу…
События того летнего утра, великолепного солнечного зеленого утра, без всякого компьютера выстраивались в памяти по ранжиру. Я помнил визг тормозов – и навалившуюся неподъемной тяжестью тишину. И – последнее: женская фотография в салоне чужой машины.
– Я запомнил у тебя в машине фотографию, – сказал я. – Это твоя жена?
– Да, это Ася, – кивнул Мишкин. Его тоже заметно развезло. – Бедная моя… Я, признаться, посматривал первое время в Кратер. Узнал, что она потеряла ребенка. Потом смотреть перестал: очень уж мучительно…
В какой-то момент голос Мишкина превратился для меня в неразборчивый звуковой фон. Я перестал вслушиваться в слова и сосредоточился на другом… И вдруг меня посетила необычайная ясность. Я словно уподобился богам, прозревающим одновременно причины и следствия всех событий. Фотография белокурой госпожи Мишкиной. Школьный альбом, который я прятал от Златы и который всегда сам собой открывался на одной и той же странице. Неведомый зовущий голос. Moя неспособность любить и поиск утраченного идеала. И еще много-много всего: грохочущий рок-н-ролл выпускного вечера, и запах мандарина, и сладковатый холод тающего на губах снега…
– Ты не будешь возражать, Лешка, если я отлучусь ненадолго? – спросил я.
Ответа не последовало: Мишкин спал. Он откинул голову на спинку кресла и приоткрыл рот. Его породистое лицо отяжелело, постарело, обрюзгло.
Я оглядел комнат} . Как это мы умудрились так быстро надраться и так все загадить? Я на секунду представил лица моих коллег, которые поутру увидят эту икебану… Но прибираться я не стал. Внутри уже тикала заведенная бомба. Ничего, уволить за пьянку на рабочем месте меня все равно не смогут. Я вынул из руки Мишкина вилку с наколотым остывшим пельменем и вышел вон.

65

Я заглушил мотор и остался наедине с тишиной. Только тяжко вздыхало невидимое море. В разрывах туч алмазными гранями вспыхивали звезды. Сколько поколений умерших шлифовало их блеск! Ночное небо над Хани-Дью – это память о самых звездных земных ночах…
Свет фар уперся в борт Кратера. Я подошел к нему, положил руки на края. Камень как камень… Но мне вдруг стало зябко, и хмель прошел без следа.
И что теперь? Как пользоваться этим телескопом? Хлопнуть в ладоши? Сказать «крэкс, пэкс, фэкс»?
Все произошло само собой. Меня потянуло вниз, я вцепился в борт. Темное жерло пришло в движение, наполнилось серым дымом, и я не сразу понял, что это облака. Потом они расползлись в стороны. Я закричал от страха: мне показалось, что я падаю, а панорама города неумолимо приближается.
И вот – крупный план. Шоссе. Дикие поля по обеим сторонам. Вдали – город. Беззвучно пронеслась одинокая машина: я пока не разобрался, как здесь включается звук. Раннее утро выходного дня. Конец августа, и солнце светит как в тумане. На обочине – выцветший пластмассовый венок на подставке. Место, где все кончилось и все началось.
Впрочем, после сегодняшней встряски я смотрел без особого интереса и с нетерпением ждал, когда мне покажут что-нибудь еще. И мне показали. Я увидел симпатичный лесок, церковь… Елочки зеленые, да это кладбище! Вот тут я впервые испугался, что сойду с ума.
Ан нет. Человеческий разум – очень прочная вещь. Главное – широта взглядов, гибкость мышления и свобода от стереотипов. И тогда ты без запинки сможешь выговорить слова: «Вот моя могила, в которой лежат мои кости и все, что от меня осталось». Это просто слова, и нет в них ничего ужасного.
Моя могила выглядела достойно. Блестящий черный мрамор, цветник засыпан гравием, внушительный камень с простой надписью:


Гобза
Егор Николаевич
1972-2002

Никаких сантиментов… Если бы меня спросили, я бы завещал похоронить себя именно так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108