– Мой отец не наградит тебя, потому что ничего не узнает, но я могу сделать это и сама. Чего ты хочешь?
Он пожал плечами, не зная, что ответить. У него никогда ничего не было, и ему ничего было не нужно. Правда, у него имелся кинжал, и это решило дело.
– Стрелы, – сказал он. – И лук.
Она кивнула, и на ее грязном и бледном личике появилась легкая улыбка.
– Ты их получишь, – сказала она. – Кстати, меня зовут Элисса. А тебя?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Они объединились ради одной цели – увечить и убивать, разрывать на куски и проливать кровь. А это событие вполне заслуживало того, чтобы быть занесенным в анналы истории, – разумеется, при условии, что в живых остался бы хоть один свидетель его.
Но когда заходящее солнце бросило последние лучи на неубранные поля, улицы и дома, когда ночные тени, наконец, легли на изрытую землю и дымящиеся руины, в долине не осталось ни одного живого человека.
Словно здесь никогда никого и не было; словно не существовало людей, которые здесь рождались и жили.
Погибшие не могли рассказать, что здесь произошло, равно как и победители, ибо даже захватчики не смогли пережить тот день.
Расправившись с обитателями долины, мародеры бросились друг на друга, сцепившись в смертельной схватке. И кровь полилась еще сильнее, когда победители принялись истреблять друг друга во имя богов Хаоса.
Так прекратила свое существование и была предана забвению деревня в долине, исчезнувшая с лица земли вместе со всеми своими жителями.
И уже никто не помнил, что здесь когда-то находилось – или могло находиться…
У него не было ничего. Даже имени.
Его всегда называли «парень!», «ты!», «эй!», «крысеныш!», «паразит!» или еще как-нибудь вроде того. Имена были у тех, кто имел настоящий дом, настоящую семью и нормальное место, чтобы спать. У тех, кто не спал в грязном хлеву вместе со скотиной и кому не приходилось драться с собаками за кости, на которых еще оставались куски мяса, – эти кости предназначались для хозяйских гончих. Хозяин обращался с ними лучше, чем со своим «парнем».
Имя обычно дают родители, а их у него никогда не было. Его хозяина звали Адольф Бранденхаймер, но он не был ему отцом. Ни один отец не стал бы так обращаться со своим сыном.
По той же причине не могла быть его матерью и Эва Бранденхаймер. Если уж на то пошло, она обращалась с ним даже хуже, чем ее муж. Именно она любила сажать его на цепь в свинарнике. Одним из его первых воспоминаний был сыромятный ремень в ее руке. И чем сильнее он кричал, тем сильнее она его хлестала.
Тогда он научился не кричать, а вскоре и вообще стал невосприимчив к наказаниям.
Зная, что дети обычно похожи на своих родителей, он радовался, что ничуть не походит на толстобрюхих Бранденхаймеров и их шестерых жирных отпрысков. Даже если бы его нормально кормили, между ним и семьей хозяина не было бы ничего общего. Он знал, что никак не может быть их родственником.
Но кто же его родители? И почему он живет у Бранденхаймеров?
Эти вопросы занимали его с давних пор, а ответов на них не находилось. Никто не рассказывал о его семье, а сам он не спрашивал. Разговаривать с Бранденхаймерами ему было решительно не о чем, поэтому он всегда и молчал, сделавшись для них чем-то вроде домашней скотины.
Животные не разговаривают; он тоже.
У животных нет человеческого имени; у него тоже.
Прошло уже несколько недель, и он решил, что Элисса о нем забыла. Они встречались в деревне два-три раза, но оба делали вид, что незнакомы. Он уже начал думать, что так будет всегда, но вот однажды ранним морозным утром по деревянному мосту застучали копыта лошади.
Он привык, что в деревне к нему относятся с презрением или вовсе не замечают. Он был низшим из низших, а она – единственной дочерью Вильгельма Кастринга, богатейшего человека в долине.
Была вторая половина зимы, вторая неделя месяца нахексен. Солнце остановило свой путь на юг, и день начал медленно, но неуклонно увеличиваться. Как и прежде, он каждое утро ходил в лес за хворостом.
Все дни были похожи один на другой. По утрам он приносил хворост и разжигал в доме огонь; по вечерам не ложился спать до тех пор, пока не удостоверится, что угли во всех печах прогорели. За всю свою жизнь он не знал ничего другого – и, по-видимому, никогда не узнает.
Правда, иногда ему казалось, что он живет словно во сне. Будто все происходящее относится не к нему, а к кому-то другому, будто ему рассказывают о чьей-то жизни.
Доехав до середины моста, Элисса остановила лошадь и огляделась по сторонам. Может быть, она просто выехала на прогулку, снова нарушив запрет отца?
Он вышел на открытое место, хотя еще не набрал полную вязанку хвороста. Он не стал ее звать. Если он ей нужен, она его заметит сама.
Элисса пришпорила лошадь и подъехала к нему.
– Хорошо, что ты здесь, – сказала она.
– Я всегда здесь, – ответил он. – На заре.
– Я только сегодня смогла вырваться. – К седлу был приторочен сверток, который она протянула ему. – Это тебе.
Развернув холст, он обнаружил лук и колчан с десятью стрелами. Это было великолепное оружие, оружие воина, а не охотника. Оно предназначалось для войны и битв с врагами, а не для того, чтобы набивать мясом кладовые.
Все было черного цвета. Лук был сделан из гладкого дерева и обтянут мягкой черной кожей. Там, где крепилась тетива, в дерево был вделан маленький золотой знак в виде двух перекрещенных стрел и сжатой в кулак руки в железной перчатке. Даже тетива лука была черной. Такой же рисунок – две перекрещенные стрелы и кулак – красовался и на черном колчане.
Он внимательно рассматривал стрелы, вынимая их одну за другой, в то же время пытаясь придумать, что следует сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51