Ибо вот что я вынес из беседы с Сюзеттой: Полидори не знал, где найти Люси Рутвен. Несколькими умело поставленными вопросами удалось установить, что он жаждет ее. За то, что он отошлет брата Люси на смерть к лорду Байрону, ему, Полидори, как я выяснил, была обещана сама Люси. Но сейчас Люси находилась у Шарлотты Весткот. Именно Шарлотта забрала тогда Люси из комнаты, а поскольку Шарлотта не жила с нами в Ротерхите, у меня возникла имеющая смысл идея о том, где Шарлотта может ее прятать, держа при себе бедную Люси как игрушку. Разве не говорила она несчастному Весткоту, когда мы застали ее в тот ужасный вечер, что она хочет взять его жену в наложницы? Все это я сумел передать Полидори в виде упоминаний, нашептываний, намеков. Я тщательно следил за тем, чтобы не подставиться, никогда не предлагал ему сделку напрямую, и Полидори тоже ничего не предлагал мне. Но семя, надеюсь, было посеяно, и я ждал, когда оно взойдет. Хоть я и желал ускорить ход событий, вновь попытаться вырваться, мне не оставалось иного выбора, как ждать. Ибо мои умственные способности, которые на краткий и ценный миг стали прежними, вновь начади беспокоить меня, но не отупением реакций, а наоборот, постоянным обострением. Как я могу описать этот эффект? Вначале, как вы можете представить, ощущение было приятное — я воспрял от того, что возвращается моя способность рассуждать. Но я ошибся. Были проблески такой способности, но сразу исчезли. Мозг мой превратился в сердце, бьющееся очень сильно, как у человека, жадно вдыхающего недостающий ему кислород. Так и моему разуму стала требоваться бесконечная стимуляция — для удовлетворения его потребностей. Помните, Хури, жажда взволнованности ума всегда была чертой моего характера? Теперь я становился абсолютным рабом этого желания, ибо чем отчаяннее старался изгнать скуку из своего мозга, тем быстрее нарастала жажда новых возбуждений. Я уже не мог сосредоточиться на подробностях бегства из Ротерхита, не мог больше планировать и оценивать, все мои усилия гасли и пропадали втуне. Головоломки, криптограммы, шахматные партии — я перепробовал все и отбросил прочь. Я отказался от попыток размышлять, иначе огненный смерч скуки поглотил бы меня. Вместо этого я стал неустанно бродить по увешанным зеркалами залам, извивающимся лестничным пролетам, тщетно стараясь убежать от собственного разума, который ярко пылал, требуя пищи для удовлетворения своего голода, своих желаний. Иногда я виделся с Лайлой, мы едва обменивались взглядами, и в тот миг мой голод утихал, но она уходила, и боль возвращалась. Если бы я только мог ее найти, она погасила бы бушующее во мне пламя. Только бы найти ее… Но я висел в пустоте, как в ловушке, совершенно один. Я взбирался по лестницам, но, дойдя до их вершины, вновь оказывался у подножия. Существовало ли что-нибудь еще, кроме этих ступеней и времени? Безнадежно и бесконечно я взбирался по ним, а угли в моем мозге горели все жарче и жарче. От каждой мысли, каждого чувства его охватывало пламенем. И не было ничего, что бы не пожрало этот огонь. — Возьмите, — сказала Сюзетта. Я взглянул на нее. На ней было прелестное платьице, в волосах ее были заплетены розовые ленточки. Я взял шприц, секунду рассматривал его, а потом закатал рукав и защипнул вену. — Семипроцентный, — произнесла Сюзетта. — Глубже. — Глубже, — повторил я. Вонзив иглу, я нажал на поршень до упора. На миг все просветлело. Наркотик растекся по венам, и я глубоко вздохнул от облегчения. Сюзетта засмеялась, и я улыбнулся ей, но сразу вскрикнул, ибо воздействие кокаина стадо улетучиваться, вернулось пламя, облегчение исчезло. Дрожащей рукой я схватил шприц. — Нет, — содрогался я, — нет! Коснувшись пальцем кончика иглы, я выдавил капельку крови и вновь вонзил шприц себе в руку. На сей раз не было никакого результата. И вновь я вонзил иглу, еще раз и еще, пока рука моя не оказалась вся исколота узором точек. Я слизывал кровь, мазал ею губы, но это не доставляло мне никакого удовольствия. — Помоги мне, — закричал я. — Прошу, Лайла, помоги мне. Она перестала обнимать девочку. Ее губы, как и мои, были выпачканы кровью, затем она вновь склонила голову к обнаженным грудям Сюзетты, облизывая и посасывая их. Вместе, девушка и женщина, они смеялись мне в лицо, выгибаясь и содрогаясь в переплетении рук и ног, тесно прижимаясь телами друг к другу. Я отступил. Мой мозг превратился в жаровню, полную раскаленного песка. Лайла оторвалась от поцелуев и опять взглянула на меня. Глаза ее сверкали, губы были яркие и влажные. — Бедный Джек, — проговорила она, улыбаясь. — Джек-Потрошитель. Я зажал уши. От ее смеха в моей голове вспыхнуло пламя, и я не мог его погасить. Я жаждал ее. Одно ее прикосновение могло погасить пожар. Я попробовал сдвинуться с места, но словно окаменел и мог только смотреть. Как жадно они целовались! Я крепко зажмурился. Но их смех, их любовные утехи заполнили все мои мысли. Боль стала непереносимой. Я пронзительно закричал. Крик струился, как кровь, и сгорал в пламени. Все, близок конец… огонь уже растапливает мой мозг. Близок конец… должен придти конец… — Возьми, — сказала Лайла. Вдруг наступила давящая тишина. Мы стояли перед портретом Лайлы. В комнате горела одинокая свеча, мигая как и раньше. Лайла протянула мне золотое блюдо с жидкостью темной, как вино для причастия. — УМОЙ лицо. Я повиновался. Коснувшись крови, я знал, что делать, куда идти. — Смотри, — велела Лайла и поднесла блюдо к лицу. Отражение было мое и в то же время не мое. Кожа сильно побледнела, глаза горели огнем, словно из блюда на меня смотрел разящий ангел смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135