Он сдал суду только арену и отнюдь не сдавал ему остального помещения. Поэтому публика платила двойные и тройные цены и заполнила все места "Колоссэума" от партера до галерки.
Когда я вышел на арену в скромной куртке матроса с "Буксуса", присланной мне в тюрьму одним из товарищей по судну, одобрительный говор пронесся по цирку. Кое-кто захлопал в ладоши. На галерке закричали:
- Алло, Пингль! Держись смелей!..
Судья зазвонил в колокольчик. Тонкий звук терялся в огромном помещении, как жужжание одинокой мухи в чистом поле.
Суд разместился комфортабельно в окружении стенографисток, машинисток, клерков и полисменов. В проходах стояли толпы фотографов и киносъемщиков.
Дирекция дала полный свет. В ложах печати началась давка. Несколько телетайпов готовились передать подробности процесса в Нью-Йорк, Вашингтон и за океан. Очевидно, все средства газетной связи были приведены в боевую готовность.
А перед судом стояли знакомый мне бак с водой и люлька катапульты.
- Заседание возобновляется, - объявил судья. Подтверждает ли подсудимый свое желание доказать, что он Сэмюэль Пингль?
"Колоссэум" замер, ожидая моего ответа.
- Да, господин судья, я согласен и готов доказать мою личность сейчас же, - твердым и громким голосом произнес я.
Поднялся Годвин.
- Прошу сделать перерыв. Подсудимый должен переодеться в соответствующий костюм. Он не может проделать номер в одежде, стесняющей его движения.
В зале шум.
Суд удовлетворяет просьбу защиты. Объявляется перерыв.
Жандармы повели меня за кулисы.
Вот опять я в уборной, через окно которой я удрал когда-то. Какой сложный путь мне пришлось проделать, чтобы, выбравшись в это окно, быть приведенным сюда снова через дверь! Судьба явно издевалась надо мной. А что, если я постараюсь сверху угодить не в бак с водой, а прямо на судью? Ведь я ловко сверну шею ему, а заодно и себе.
Так думал я, когда молчаливые костюмеры под надзором жандармов одевали меня в шелковое трико. Они узнали меня, но не проронили ни слова: ведь посторонним воспрещалось разговаривать со мной. Но я первый нарушил молчание.
- Послушайте, Годвин, - обратился я к адвокату, наблюдавшему вместе с директором за моим туалетом, покажите мне мистера Хопхара. Ведь он будет нажимать роковую кнопку. Мне интересно знать, как он намерен спускать пружину.
И вдруг невероятный страх овладел мной. А что, если все это подстроено нарочно? Если неизвестный Хопхар рывком спустит пружину? Если он не умеет управлять ею? Если они все хотят, чтобы я...
- Не хочу! Не буду! - вдруг закричал я, не помня себя, и вскочил.
- Ах, да посадите его на стул, - услыхал я насмешливый голос.
- Да, да!-кричал я, вертясь в крепких руках Годвина.-На стул меня!
- Мистер Хопхар хочет говорить с вами, - сказал Годвин мне на ухо.
Каково же было мое удивление, когда я увидел миллиардера. Он входил сюда гордый и независимый. Это был собственной персоной Клипс, безукоризненно одетый. В булавке его галстука блестел роскошный бриллиант. Клипс строго посмотрел на меня и вдруг неповторимым движением приподнял свою левую бровь. Это был призыв к молчанию и осторожности. Я понял, что не следует сейчас выражать изумление по поводу неожиданной встречи. О, это был настоящий миллиардер, только грим был мне виден совершенно ясно. Клипс играл. Он небрежно процедил сквозь зубы:
- Годвин, парнишка в форме? Дайте ему пять капель рому на куске сахару. Он прыгнет у меня, как бог. Он ободряюще пожал мне руку.
- Ты сделаешь два витка - не больше. Считай до одиннадцати. На двенадцатом ты уже будешь сидеть в баке. Теперь на манеж. Пусть судья приготовит зонтик. Мы сделаем на арене бурю в стакане воды...
Я дососал кусок сахару и поднялся.
- Готов.
- Так-то лучше, - произнес Клипс. - Гляди на мир веселее, и ты побьешь рекорд какого-то там Пингля...
С арены доносились звуки оркестра. Дирекция не останавливалась ни перед какими расходами и услаждала публику музыкой в судебном антракте.
- Пойдем, парень! - скомандовал Клипс. - Парад-алле!..
Грянул "Марш гладиаторов". При выходе на арену меня ярко осветили прожекторами. Я шел между двумя рядами выстроившихся жандармов и цирковых униформистов. Прямо передо мной на каталке ехали два киноаппарата с микрофонами. Мне захотелось разбить эти аппараты, такие неуместные здесь, и поколотить прытких людей, орудовавших на каталке. Я сжал кулаки, выпрямился... и услышал голос Клипса позади меня:
- Смелее, дорогой сын мой! Весь мир смотрит на тебя! Он продекламировал это благородным тоном любящего отца.
В этот момент послышался страшный шум. Расталкивая жандармов и униформистов, с диким рыданием бросилась ко мне роскошно одетая дама. Она упала передо мной на колени, простерла ко мне руки и вскрикнула:
- Милый Чарли! Не покидай меня!
Я отступил на шаг, потрясенный, и мог только в волнении сказать:
- Простите, миледи...
Почти перешагнув через рыдающую женщину, в истерике рвавшую на себе волосы, я пошел дальше.
- Не обращай внимания на пустяки, - успел шепнуть мне Клипс своим обыкновенным тоном, который меня ободрил.- Мало ли на свете восторженных дам! Покажи-ка им свое искусство...
Я снова на арене. Вот люлька. Вокруг шумит пестрая толпа, жаждущая за свои деньги кровавого зрелища.
Судья раскрывает над своей головой зонтик и боязливо посматривает на бак с водой.
"Нет, - очень ясно подумалось мне, - я не хочу и не буду умирать вам на потеху. Не хочу погибать, как в далекие времена умирали рабы на арене Колизея".
- Подсудимый, называющий себя Пинглем, - воззвал ко мне судья, - предлагаю вам предъявить суду достоверное доказательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86