Он сложил тарелки обратно в корзину и вытер рот салфеткой. Потом тщательно обтер пальцы и одной рукой обнял девушку. Она плакала.
- Не плачь, Мария,- сказал он.- Что случилось - случилось. Надо думать, как нам быть дальше. Впереди много работы
Она ничего не ответила, и в свете уличного фонаря он увидел, что она глядит прямо перед собой.
- Нам надо покончить со всей этой романтикой. Пример такой романтики - этот дом. Надо покончить с тактикой террора. Никогда больше не пускаться в авантюры.
Девушка все молчала, и он смотрел на ее лицо, о котором думал все эти месяцы всякий раз, когда мог думать о чем-нибудь, кроме своей работы.
- Ты словно по книге читаешь,- сказала она.- На человеческий язык не похоже.
- Очень жаль,- сказал он.- Жизнь научила. Это то, что должно быть сделано. И это для меня важнее всего.
- Для меня важнее всего мертвые,- сказала она.
- Мертвым почет. Но не это важно.
- Опять как по книге!- гневно сказала она.- У тебя вместо сердца книга.
- Очень жаль, Мария. Я думал, ты поймешь.
Все, что я понимаю,- это мертвые,- сказала она.
Он знал, что это неправда. Она не видела, как они умирали под дождем в оливковых рощах Харамы, в жару в разбитых домах Кихорны, под снегом Теруэля. Но он знал, что она ставит ему в упрек: он жив, а Висенте умер,- и вдруг в каком-то крошечном уцелевшем уголке его прежнего сознания, о котором он уже и не подозревал, он почувствовал глубокую обиду.
- Тут была птица,- сказал он.- Дрозд в клетке.
- Да.
- Я его выпустил.
- Какой ты добрый!- сказала она насмешливо.- Вот не знала, что солдаты так сентиментальны!
- А я хороший солдат.
- Верю. Ты и. говоришь, как хороший солдат. А каким солдатом был мой брат?
- Прекрасным солдатом. Веселее, чем я. Я не веселый. Это недостаток.
- А он был веселый?
- Всегда. И это мы очень ценили.
- А ты не веселый?
- Нет. Я все принимаю слишком всерьез. Это недостаток.
- Зато самокритики хоть отбавляй, и говоришь как по книге.
- Лучше бы мне быть веселей,- сказал он.- Никак не могу научиться.
- А веселые все убиты.
- Нет,- сказал он.- Базилио веселый.
- Ну, так и его убьют,- сказала она.
- Мария! Как можно? Ты говоришь, как пораженец.
- А ты как по книге!- сказала она.- Не трогай меня. У тебя черствое сердце, и я тебя ненавижу.
И снова он почувствовал обиду, он, который считал, что сердце его зачерствело, и ничто не может причинить боль, кроме физических страданий. Все еще сидя на койке, он нагнулся.
- Стяни с меня свитер,- сказал он.
- С какой стати?
Он поднял свитер на спине и повернулся.
- Смотри, Мария. В книге такого не увидишь.
- Не стану смотреть,- сказала она.- И не хочу.
- Дай сюда руку.
Он почувствовал, как ее пальцы нащупали след сквозной раны, через которую свободно прошел бы бейсбольный мяч, чудовищный шрам от раны, прочищая которую хирург просовывал туда руку в перчатке, шрам, который проходил от одного бока к другому. Он почувствовал прикосновение ее пальцев и внутренне содрогнулся. Потом она крепко обняла его и поцеловала, и губы ее были островком во внезапном океане острой боли, которая захлестнула его слепящей, нестерпимой, нарастающей, жгучей волной и тотчас же схлынула. А губы здесь, все еще здесь; и потом, ошеломленный, весь в поту, один на койке, а Мария плачет и твердит:
- О Энрике, прости меня? Прости, прости!
- Не важно,- сказал Энрике.- И прощать тут нечего. Но только это было не из книг.
- И всегда так больно?
- Когда касаются или при толчках.
- А как позвоночник?
- Он был только слегка задет. И почки тоже. Осколок вошел с одной стороны и вышел с другой. Там ниже и на ногах есть еще раны.
- Энрике, прости меня!
- Да нечего прощать! Вот только плохо, что не могу обнять тебя и, кроме того, что невесел.
- Мы обнимемся, когда все заживет.
- Да.
- И я буду за тобой ухаживать.
- Нет, ухаживать за тобой буду я. Это все пустяки. Только больно, когда касаются, и при толчках. Меня не это беспокоит. Теперь нам надо приниматься за работу. И поскорее уйти отсюда. Все, что здесь есть, надо вывезти сегодня же. Надо все это поместить в новом и невыслеженном месте, пригодном для хранения. Потребуется нам все это очень нескоро. Предстоит еще много работы, пока мы снова не создадим необходимые условия. Многих надо еще воспитать. К тому времени патроны едва ли будут Пригодны. В нашем климате быстро портятся запалы. А сейчас нам надо уйти. И так уже я допустил глупость, задержавшись тут так долго, а глупец, который поместил меня сюда, будет отвечать перед комитетом.
- Я должна провести тебя туда ночью. Они считали, что день ты в этом доме будешь в безопасности.
- Этот дом - сплошная глупость!
- Мы скоро уйдем.
- Давно пора было уйти.
- Поцелуй меня, Энрике!
- Мы осторожно,- сказал он.
Потом в темноте на постели, с закрытыми глазами, осторожно прилаживаясь и чувствуя на своих губах ее губы, и счастье без боли, и чувство, что ты дома без боли, дома и жив без боли, и что тебя любят и нет боли; была пустота в их любви, и она заполнилась, и губы их в темноте целуют, и они счастливы, счастливы в жаркой темноте у себя дома и без боли, и вдруг пронзительный вой сирены, и опять боль, нестерпимая боль - настоящая сирена, а не радио. И не одна сирена. Их две. И они приближаются с обоих концов улицы.
Он повернул голову, потом встал. Он подумал: недолго же довелось побыть дома.
- Выходи в дверь и через пустырь,- сказал он.- Иди, я отсюда буду отстреливаться и отвлеку их.
- Нет, ты иди,- сказала она.- Пожалуйста. Это я останусь и буду отстреливаться, тогда они подумают, что ты еще здесь.
- Послушай,- сказал он.- Мы оба уйдем. Тут нечего защищать. Все это оружие ни к чему. Лучше уйти.
1 2 3 4 5