а меня зовут Гарри Пильцер, мы с вами, бывало, вылезали из такси на крутом подъеме на холм; и каждую ночь снился этот холм и еще снилась Сакре-Кер, вздутая и белая, словно мыльный пузырь. Иногда с ним была его девушка, а иногда она была с кем-нибудь другим, и это трудно было понять, но вспоминалось это ночами, когда река текла неузнаваемо широкая и спокойная, и там, за Фоссальтой, на берегу канала был низкий, выкрашенный в желтое дом, окруженный ивами, и с длинной низкой конюшней; он бывал там тысячу раз и никогда не замечал этого, а теперь каждую ночь все это было так же четко, как и холм, только это пугало его. Этот дом был важнее всего, и каждую ночь он ему снился. Именно этого он и хотел, но это пугало его, особенно когда лодка спокойно стояла там между ивами, у берега канала, но берега были не такие, как у этой реки. Они были еще ниже, как у Портогранде, там, где те переправлялись через затопленную луговину, барахтаясь и держа над головой винтовки, да так и ушли под воду вместе с винтовками. Кто отдал такой приказ? Если бы не эта чертова путаница в голове, он прекрасно бы во всем разобрался. Вот почему он пробовал запомнить все до последней черточки и держать все в строгом порядке, так, чтобы всегда знать, что к чему, но вдруг, безо всякой причины, все спутывалось, вот как сейчас, когда сам он лежит на койке в батальонном блиндаже, и Пара командир батальона, а тут еще на нем эта проклятая американская форма. Он привстал и огляделся; все на него смотрели. Пара куда-то вышел. Он снова лег.
Начиналось всегда с Парижа, и это не пугало его, разве только, когда она уходила с кем-нибудь другим или когда было страшно, что им два раза попадется один и тот же шофер. Только это его и пугало. А фронтовое нет. Теперь он никогда больше не видел фронта; но что пугало его, от чего он никак не мог избавиться, - это желтый длинный дом и не та ширина реки. Вот он опять здесь, у реки, он проехал через тот самый город, а дома этого не было. И река другая. Так где же он бывает каждую ночь, и в чем опасность, и почему он каждый раз просыпается весь в поту, испуганный больше, чем под любым обстрелом, все из-за этого дома, и низкой конюшни, и канала?
Он привстал, осторожно спустил ноги; они деревенели, если он долго держал их вытянутыми; посмотрел на глядевших на него сержанта и сигнальщиков и двух ординарцев у двери и надел свою каску в матерчатом чехле.
- Очень сожалею, что у меня нет с собой шоколада, открыток, сигарет, сказал он. - Но форма-то все-таки на мне.
- Майор сейчас вернется, - сказал сержант.
- Форма не совсем точная, - сказал им Ник. - Но представление она дает. Скоро здесь будет несколько миллионов американцев.
- Вы думаете, что к нам прибудут американцы? - спросил сержант.
- Несомненно. И какие американцы - вдвое выше меня ростом, здоровые, приветливые, спят по ночам, никогда не были ни ранены, ни контужены, ни завалены землей; не трусят, не пьют, верны своим девушкам, многие даже не знают, что такое вошь, - замечательные ребята, вот увидите.
- А вы итальянец? - спросил сержант.
- Нет, американец. Взгляните на форму. Шил ее Спаньолини, но только она не совсем точная.
- Севере-или южноамериканец?
- Севере, - сказал Ник. Он чувствовал, что опять начинается. Надо поменьше говорить.
- Но вы говорите по-итальянски.
- Ну так что же? Вам не нравится, что я говорю по-итальянски? Разве я не имею права говорить по-итальянски?
- У вас итальянские медали.
- Только ленточки и документы. Медали присылают потом. Или дашь их кому-нибудь на сохранение, а тот уедет, или они пропадут вместе со всеми вещами. Впрочем, можно купить новые в Милане. Важно, чтобы были документы. И вы не расстраивайтесь. Вам тоже дадут медали, когда вы подольше побудете на фронте.
- Я ветеран Эритрейской кампании, - сухо сказал сержант. - Я сражался в Триполи.
- Очень рад с вами познакомиться. - Ник протянул руку. - Должно быть, не легкая была кампания. Я сразу заметил нашивки. Вы, может быть, и на Карсо были?
- Меня только что призвали в эту войну. Мой разряд слишком стар.
- Еще не так давно я был слишком молод, - сказал Ник. - А теперь я уже готов, не гожусь больше.
- А что же вы здесь делаете?
- Демонстрирую американскую форму, - сказал Ник. - Что, по-вашему, это не дело? Она немного жмет в вороте, но вы увидите, скоро миллионы одетых в эту форму налетят сюда, как саранча. Кузнечик, - вы знаете, то, что мы в Америке называем кузнечиком, - это та же саранча. Настоящий кузнечик маленький, зеленый и довольно слабенький. Его не надо смешивать с саранчой или цикадой, которая издает характерный, непрерывный звук, сейчас только я не могу вспомнить какой. Стараюсь вспомнить и не могу. Мне уже кажется, что я его слышу, а потом он ускользает. Вы меня извините, но я прерву наш разговор.
- Поди-ка отыщи майора, - сказал сержант одному из ординарцев. - Видно, вы были серьезно ранены, - сказал он Нику.
- В разные места, - сказал Ник. - Если вас интересуют шрамы, я могу показать вам очень интересные, но я предпочитаю поговорить о кузнечиках. То есть о том, что мы называем кузнечиками, а на самом деле это саранча. Это насекомое одно время занимало большое место в моей жизни. Возможно, вам это тоже будет интересно, а пока я говорю, вы можете изучать мою форму.
Сержант сделал знак второму ординарцу, и тот вышел.
- Смотрите внимательней на форму. Ее, знаете, шил Спаньолини. И вы тоже можете любоваться, - сказал Ник сигнальщикам. - У меня, видите ли, нет никакого чина. Мы состоим в ведении американского консула. Глазейте, не стесняйтесь. А я вам расскажу об американской саранче. Мы всегда предпочитали один вид, который мы называли коричневая средняя, она меньше всех размокает в воде, и рыба лучше всего идет на нее.
1 2 3 4 5